Уроки Совы Филиновны

Парадокс

 

«Лучшим доказательством справедливости соглашения является то, что в полной мере оно не устраивает ни одну из сторон».

Вы согласны с этим замечанием или оно кажется вам абсурдным? В самом деле, если обе стороны считают, что соглашение в чем-то ущемляет их интересы, разве можно назвать его справедливым? И все же, если подумать: сам факт, что каждая сторона недовольна, означает, что ей пришлось в чем-то уступить – то есть другая сторона что-то выиграла. Видите, когда мы начали внимательнее рассматривать содержание фразы, показавшейся нам нелепой, оно неожиданно «перевернулось» и наполнилось смыслом. Подобные «высказывания-перевертыши» и называются парадоксами.

Поскольку слово «парадокс» – явно не русского происхождения, обратимся за его трактовкой к словарям.

«Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка», изданный в 1910 году под редакцией А. Т. Чудинова, определяет парадокс так:

ПАРАДОКС

(греч., от para – против и doxa – мнение). Положение, противное принятым убеждениям, мнение, с виду ложное, хотя часто истинное в основании.

Напечатанный тремя годами раньше «Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке» почему-то ничего не сообщает о происхождения этого слова, но добавляет к его определению важные штрихи: указание на внутреннюю противоречивость высказывания и на конфликт с «общественным мнением»:

ПАРАДОКС

1) мысль, высказанная в такой фразе, что одна часть ее противоречит другой; или когда в одной фразе встречаются несовместимые мысли;

2) положение, противоположное мнению большинства.

Наконец, «Новый словарь иностранных слов», вышедший в 2009 году, объединяет оба этих определения и добавляет к ним свое:

ПАРАДОКС

(гр. paradoxes неожиданный, странный)

1) мнение, суждение, резко расходящееся с общепринятым, противоречащее (иногда только на первый взгляд) здравому смыслу;

2) формально-логическое противоречие, которое возникает в содержательной теории множеств и формальной логике при сохранении логической правильности хода рассуждений;

3) неожиданное явление, не соответствующее обычным представлениям.

Определение парадокса мы найдем и в «Словаре практического психолога», и в «Философской энциклопедии», и в «Энциклопедия эпистемологии и философии науки». Оно затрагивает все эти отрасли человеческого знания.

* * *

Парадоксы очень любили древнегреческие философы, оттачивавшие на них свою логику и нащупывавшие благодаря им существующие в природе закономерности.

Возьмем знаменитый парадокс Зенона о невозможности движения. Звучал он так:

Если что-то движется, то оно движется либо в том месте, которое оно занимает, либо в том месте, где его нет. Однако оно не может двигаться в том месте, которое оно занимает (так как в каждый момент времени оно занимает все это место), но оно также не может двигаться и в том месте, где его нет. Следовательно, движение невозможно.

Поскольку этот парадокс часто иллюстрируют полетом стрелы, в учебниках логики он так и называется – «стрела Зенона».

Отметим, что Зенон говорит, скорее, о том, что не может вообразить себе движение, поскольку не в состоянии уловить сам момент перехода объекта из одного положения в другое. Это кажется абсурдным, ведь все мы видели движущиеся предметы и много раз двигались сами.

Кроме того, Зенон сформулировал еще три апории (от греч. aporia «безвыходность»), доказывающие невозможность движения.

Одна из них – пожалуй, самая знаменитая – называется «Ахиллес и черепаха». Звучит она так:

Допустим, Ахиллес бежит в десять раз быстрее, чем черепаха, и находится позади нее на расстоянии в тысячу шагов. За то время, за которое Ахиллес пробежит это расстояние, черепаха в ту же сторону проползет сто шагов. Когда Ахиллес пробежит сто шагов, черепаха проползет еще десять шагов, и так далее. Процесс будет продолжаться до бесконечности, Ахиллес так никогда и не догонит черепаху.

Другой парадокс описывает не экзотическое состязание, а то действие, которое каждый из нас проделывал многократно:

Движение невозможно. В частности, невозможно пересечь комнату, так как для этого нужно сначала пересечь половину комнаты, затем половину оставшегося пути, затем половину того, что осталось, затем половину оставшегося…

Последняя апория предлагает нам вообразить две равные по длине колонны людей, движущиеся параллельно с одинаковой скоростью, но в противоположных направлениях. Зенон утверждает, что время, за которое колонны пройдут друг мимо друга, составляет половину времени, нужного одному человеку, чтобы пройти мимо всей колонны.

Казалось бы: просто парад абсурда!

Но на сторону Зенона неожиданно встал Пушкин. В одной из своих эпиграмм он пишет:

Движенья нет, сказал мудрец брадатый.

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее бы не мог он возразить;

Хвалили все ответ замысловатый.

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами Солнце ходит,

Однако ж прав упрямый Галилей.

Итак, не все то истинно, что кажется таковым на первый взгляд, фраза «это же очевидно!» не является доказательством, а «увидеть движение» совсем не значит «понять, что оно из себя представляет», на что нам и намекают эти парадоксы.

Чтобы «объяснить Зенону», почему мы все же можем двигаться, ученым пришлось существенно углубить понимание физического движения. Видите, какую большую пользу можно извлечь из того, что на первый взгляд кажется бессмыслицей!

* * *

Но парадоксами в Греции баловались не только философы. Ими отлично умел пользоваться, к примеру, Эзоп – фригиец, раб афинского философа Ксанфа. Об Эзопе рассказывали, в частности, такую историю:

Однажды Ксанф захотел пригласить гостей и приказал Эзопу приготовить для них самые лучшие кушанья. Эзоп купил языки и приготовил из них три блюда. Ксанф спросил, почему Эзоп подает только языки. Тот ответил: «Ты велел купить самое лучшее. А что может быть на свете лучше языка? При помощи языка строятся дома и целые города, создаются произведения искусства, провозглашаются мудрые и справедливые законы. При помощи языка мы передаем друг другу знания, можем понять, что у другого на сердце, при помощи языка люди объясняются в любви. Поэтому нужно думать, что нет ничего лучше языка».

Такое рассуждение пришлось по сердцу Ксанфу и его гостям.

В другой раз Ксанф решил соригинальничать и распорядился, чтобы Эзоп приобрел к обеду самое худшее.

Эзоп опять пошел покупать языки. Все этому удивились.

Тогда Эзоп начал объяснять Ксанфу: «Ты велел мне сыскать самое худшее. А что на свете хуже языка? Посредством языка люди огорчают и разочаровывают друг друга, посредством языка можно лицемерить, лгать, обманывать, хитрить, ссориться. Язык может сделать людей врагами, он может вызвать войну, он приказывает разрушать города и даже целые государства, он может вносить в нашу жизнь горе и зло, предавать и оскорблять. Может ли быть что-нибудь хуже языка?»

Добавим, что сам Эзоп высмеивал людские пороки, но не напрямую, а в иносказаниях – баснях. Поэтому в его честь появилось выражение – «эзопов язык». Вот как объясняет этот термин «Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений»:

ЭЗОПОВ ЯЗЫК (по имени баснописца Эзопа) – тайнопись в литературе, иносказание, намеренно маскирующее мысль (идею) автора. Прибегает к системе «обманных средств»: традиционным иносказательным приемам (аллегория, ирония, перифраз, аллюзия), басенным «персонажам», полупрозрачным контекстуальным псевдонимам (сказки М. Е. Салтыкова-Щедрина).

А словарь-справочник «Политическая наука» посвящает эзопову языку пространную статью, что, впрочем, вовсе не парадокс. Вот как она выглядит:

ЭЗОПОВ ЯЗЫК

(по имени др. – греч. баснописца Эзопа)

Средство политической борьбы, особый вид тайнописи, подцензурного иносказания, к которому обращались художественная литература, критика, публицистика, лишенные свободы выражения в условиях цензорского гнета.

Как реакция на запрет касаться определенных идей, тем, событий, имен «эзопов язык» выработал, например, в русской печати конца XVIII – нач. ХХ века систему «обманных средств», приемов шифровки (и дешифровки) свободной мысли. Специфическую роль играли в ней басенные образы, аллегорические «сказочные описания» (особенно у M.E. Салтыкова-Щедрина, который и ввел в широкий обиход выражение «эзопов язык»), полупрозрачные перифразы и псевдонимы (памфлет А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы» о царской фамилии), скрытые аллюзии и более прямые намеки, ирония («исполненная такта», она была неуязвима для цензуры) и т. п. Обличения отечественной действительности вуалировались «зарубежной» тематикой, бытовая фраза становилась издевкой (например, «Чего изволите?» – о газете «Новое время» А. С. Суворина). Читатель знал, что «великая работа» – это революция, «реалист» – К. Маркс, «исчезнувшие из хрестоматий» – В. Г. Белинский или H.Г. Чернышевский. В этом смысле «эзопов язык» был общедоступным и служил средством не только политической борьбы, но и реалистического искусства слова. С течением времени стилистика сатиры подчинила себе приемы, характерные для «эзопова языка», и теперь политик, писатель прибегает к ним независимо от какого бы то ни было давления цензуры. Порознь и в совокупности взаимодействуя с другими способами словоупотребления, приемы «эзопова языка» стали чертами конкретных индивидуальных стилей (напр., «Остров пингвинов» А. Франса, произведения M.А. Булгакова «Война с саламандрами», «Собачье сердце», различные жанры научной фантастики (К. Чапек), юмора и сатиры (М. Задорнов)).

* * *

Но вернемся к парадоксам. Сейчас нас интересует парадокс как литературный прием. Поэтому заглянем напоследок в «Литературную энциклопедию», где нашему «герою» посвящена большая статья.

ПАРАДОКС (греч. paradoxos – «противоречащий обычному мнению») – выражение, в котором вывод не совпадает с посылкой и не вытекает из нее, а наоборот, ей противоречит, давая неожиданное и необычное ее истолкование (напр., «Быть естественным – поза», «Я поверю чему угодно, лишь бы оно было совсем невероятным» – О. Уайльд). Для П. характерны краткость и законченность, приближающие его к афоризму, подчеркнутая заостренность формулировки, приближающая его к игре слов, каламбуру и т. п., и, наконец, необычность содержания, противоречащая общепринятой трактовке данной проблемы, которая затрагивается П. Отсюда понятие парадоксальности приближается к понятию оригинальности, смелости суждений и т. д., самый же П. может быть и верен и неверен в зависимости от содержания. П. присущ не только художественной литературе, он характерен и для политической, философской и т. п. литературы.

В художественной литературе П. играет весьма различную роль и по употреблению, и по содержанию. С одной стороны, он выступает в речи персонажей как одно из средств интеллектуальной характеристики персонажа. Таковы, напр., парадоксы Рудина (в одноименном романе Тургенева) в спорах с Пигасовым («Убеждение в том, что нет убеждений, есть уже убеждение», «Отрицание теории есть уже теория»), нужные Тургеневу для раскрытия умственного превосходства Рудина над окружающими. Аналогична при ином классовом содержании насыщенность П. речи лорда Генри в «Портрете Дориана Грэя» О. Уайльда и т. д. С другой стороны, П. является одним из моментов самой системы повествования писателя, являясь характерной чертой его стиля (то есть уже не связывается с речью персонажа, как у Тургенева), как, напр., у А. Франса, Б. Шоу, О. Уайльда, Ницше и др. И в том и в другом случае П. выступает как одно из средств поэтического языка, определяясь в своем содержании и использовании характером данного творчества и – шире – классового литературного стиля. Так, у О. Уайльда мы встречаем поверхностный и эпатирующий П. («Только поверхностный человек не судит о людях не по внешности», «Этические пристрастия в художнике – непростительная манерность стиля», «Искренность мешает искусству», «Лучший способ отделаться от искушения – поддаться ему» и т. п.), у А. Франса философско-иронический («Христианство много сделало для любви, объявив ее грехом»), у Б. Шоу – разоблачающий и т. д. и т. д. Приближаясь к игре слов, П. наиболее сильно культивируется авторами, тяготеющими к художественной иронии. Есть попытки перенести понятие П. в область композиции, говоря о парадоксальных ситуациях (напр., «Кентервилльское приведение» О. Уайльда, где не привидение пугает людей, а люди пугают привидение, дает парадоксальную ситуацию). Однако такое расширительное толкование П. лишает его всякой определенности, поскольку здесь отпадают все словесные особенности парадокса как определенного словесного построения (афористичность, краткость, игра слов и т. д.) и заменяются чисто логической формулировкой, не являющейся термином.

В стилистике парадокс рассматривается в отделе фигур.

* * *

Фраза, с которой начинается эта глава, принадлежит знаменитому британскому премьер-министру Уинстону Черчиллю. Вы, скорее всего, уже знаете, что в Соединенном Королевстве парадокс стал своего рода «национальным спортом» и составляет значительную часть фирменного английского юмора. Чего стоит одна фраза: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя», сказанная 7 апреля 1775 года на собрании основанного им Литературного клуба поэтом, критиком и издателем доктором Сэмюэлем Джонсоном. С тех пор она толкуется и перетолковывается на разные лады.

А упомянутому выше Черчиллю принадлежит, к примеру, и ряд следующих парадоксальных высказываний:

«Удивительно, как хорошо мы умеем хранить секреты, которые от нас утаивают»,

«Говоря “Прошлое – это прошлое”, мы приносим в жертву будущее»;

«В военное время Истина столь драгоценна, что в качестве телохранителя ее всегда должна сопровождать ложь»;

«Недостаток капитализма – в неравном распределении благ. Преимущество социализма – в равном распределении лишений»;

«Самое веселое в жизни, это когда в тебя стреляют и промахиваются».

Последняя фраза была сказана в 1898 году и, возможно, отражала опыт Черчилля, полученный им в Англо-бурской войне. Точно известно, что ее оценил и полюбил Рональд Рейган – после неудачного покушения на его жизнь.

А вот знаменитый парадокс «Демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных» приписывается Черчиллю ошибочно. На самом деле он сказал: «Никто не притворяется, что демократия – идеал или ответ на все вопросы. Действительно, утверждалось, что демократия является наихудшей формой правления за исключением всех тех других форм, которые применялись время от времени; однако в нашей стране распространено мнение, что править должен народ, править продолжительно, и что именно общественное мнение, выражаемое всеми конституционными способами, должно оформлять, направлять и контролировать действия министров, которые являются их слугами, а не хозяевами». Звучит не так эпатажно, но мысль глубже и точнее.

А еще Черчилль говорил о демократии вот что:

«С тех пор как утвердилась демократия, у нас одна война сменяет другую»

и

«Демократия более мстительна, чем все кабинеты министров вместе взятые».

* * *

Но, разумеется, когда мы думаем о британских парадоксах, то прежде всего вспоминаем Оскара Уайльда. Не удивительно, что его афоризмы уже не раз встречались нам в словарных статьях, посвященных парадоксу. Вот еще несколько подобных его высказываний:

«Жизнь слишком важна, чтобы рассуждать о ней серьезно»;

«Всегда приятно не прийти туда, где тебя ждут»;

«Естественность – всего лишь поза, и к тому же самая раздражающая из всех, которые мне известны»;

«Это ужасно тяжелая работа – ничего не делать»;

«Когда со мной сразу соглашаются, я чувствую, что я не прав»;

«Англия и Америка – две нации, разделенные общим языком»;

«Тот, кто смотрит на дело с обеих сторон, обычно не видит ни одной из них»;

«Чтобы быть естественным, необходимо уметь притворяться»;

«У женщин просто удивительная интуиция. Они замечают все, кроме очевидных вещей»;

«У меня непритязательный вкус: мне вполне достаточно самого лучшего»;

«Чтобы завоевать мужчину, женщине достаточно разбудить самое дурное, что в нем есть. Ты делаешь из мужчины бога, и он тебя бросает. Другая делает из него зверя, и он лижет ей руки и не отстает от нее»;

«Как легко обратить в свою веру других, и как трудно обратить самого себя»;

«Демократия есть одурачивание народа при помощи народа ради блага народа»;

«Самая прочная основа для брака – взаимное непонимание»;

«Если что-то и стоит делать, то только то, что принято считать невозможным»;

«Когда боги хотят наказать нас, они внимают нашим молитвам»;

«Чтобы приобрести репутацию блестяще воспитанного человека, нужно с каждой женщиной говорить так, будто влюблен в нее, а с каждым мужчиной так, будто рядом с ним изнываешь от скуки»;

«Я живу в постоянном страхе, что меня поймут правильно»;

«Если хочешь испортить человека, начни его перевоспитывать»;

«Умеренность губительна. Успех сопутствует только излишеству»;

«Есть единственная в мире вещь, которая хуже, чем то, что о тебе говорят: эта вещь – то, что о тебе не говорят»;

«Если человек о чем-то здраво судит – это верный знак того, что сам он в этой области недееспособен»;

«Мода – это форма безобразия, настолько невыносимого, что мы вынуждены изменять ее каждые полгода»;

«Только по-настоящему хорошая женщина способна совершить по-настоящему глупый поступок»;

«Человек менее всего оказывается самим собой, говоря о собственной персоне. Позвольте ему надеть маску, и вы услышите от него истину»;

«Искренность в небольших дозах опасна; в больших – смертоносна»;

«В наше время быть понятым значит попасть впросак»;

«Жизнь подражает Искусству в гораздо большей степени, чем Искусство подражает жизни;

«Лондонские туманы не существовали, пока их не открыло искусство».

Парадоксы Уайльда – это парадоксы зрелого ума, «отягощенного» многовековым запасом мировой культуры. Но лично мне больше по душе дерзкие и бесшабашные парадоксы французского поэта Франсуа Вийона.

Одна из его баллад так и называется «Баллада истин наизнанку». Вот как она звучит в замечательном переводе Ильи Эренбурга:

Мы вкус находим только в сене

И отдыхаем средь забот,

Смеемся мы лишь от мучений,

И цену деньгам знает мот.

Кто любит солнце? Только крот.

Лишь праведник глядит лукаво,

Красоткам нравится урод,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

Лентяй один не знает лени,

На помощь только враг придет,

И постоянство лишь в измене.

Кто крепко спит, тот стережет,

Дурак нам истину несет,

Труды для нас – одна забава,

Всего на свете горше мед,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

Коль трезв, так море по колени,

Хромой скорее всех дойдет,

Фома не ведает сомнений,

Весна за летом настает,

И руки обжигает лед.

О мудреце дурная слава,

Мы море переходим вброд,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

Вот истины наоборот:

Лишь подлый душу бережет,

Глупец один рассудит право,

И только шут себя блюдет,

Осел достойней всех поет,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

А вот еще одна баллада, называемая «Балладой поэтического состязания в Блуа». Во время этого соревнования участникам была предложена первая фраза: «Я томлюсь жаждой у источника», и Франсуа Вийон обрушил на слушателей целый водопад парадоксов.

От жажды умираю над ручьем.

Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.

Куда бы ни пошел, везде мой дом,

Чужбина мне – страна моя родная.

Я знаю все, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовет.

Я сомневаюсь в явном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышней я всех господ.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Я скуп и расточителен во всем.

Я жду и ничего не ожидаю.

Я нищ, и я кичусь своим добром.

Трещит мороз – я вижу розы мая.

Долина слез мне радостнее рая.

Зажгут костер – и дрожь меня берет,

Мне сердце отогреет только лед.

Запомню шутку я и вдруг забуду,

Кому презренье, а кому почет.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Не вижу я, кто бродит под окном,

Но звезды в небе ясно различаю.

Я ночью бодр, а сплю я только днем.

Я по земле с опаскою ступаю,

Не вехам, а туману доверяю.

Глухой меня услышит и поймет.

Я знаю, что полыни горше мед.

Но как понять, где правда, где причуда?

А сколько истин? Потерял им счет.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Не знаю, что длиннее – час иль год,

Ручей иль море переходят вброд?

Из рая я уйду, в аду побуду.

Отчаянье мне веру придает.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

* * *

Придумать парадокс на так легко, ведь он должен быть не только неожиданным, но и верным. Но чем сложнее задача, тем она увлекательней. Попробуйте на досуге, и вы сможете так отточить свой ум, что, без сомнения, победите в любом споре.

А если вам кажется, что дружить с парадоксами, оксюморонами и катахрезами слишком хлопотно, вспомните еще один парадокс Черчилля: «Хуже, чем иметь союзников, может быть только одно – не иметь их вовсе».

Британский премьер-министр был опытным политиком. Он знал, о чем говорит.