Уроки Совы Филиновны

Оксюморон

 

В пьесе Евгения Шварца «Обыкновенное чудо» один из героев – волшебник – рассказывает зрителям:

«Обыкновенное чудо» – какое странное название! Если чудо – значит, необыкновенное! А если обыкновенное – следовательно, не чудо. Разгадка в том, что у нас речь пойдет о любви. Юноша и девушка влюбляются друг в друга – что обыкновенно. Ссорятся – что тоже не редкость. Едва не умирают от любви. И наконец сила их чувства доходит до такой высоты, что начинает творить настоящие чудеса, – что и удивительно и обыкновенно.

А что такое «обыкновенное чудо» с точки зрения филолога?

Это оксюморон.

«Литературная энциклопедия» поясняет нам:

ОКСЮМОРОН (греч. – «острая глупость») – термин античной стилистики, обозначающий нарочитое сочетание противоречивых понятий. Пример: «Смотри, ей весело грустить / Такой нарядно-обнаженной» (Ахматова). Частный случай О. образует фигура contradictio in adjecto, – соединение существительного с контрастным по смыслу прилагательным: «убогая роскошь» (Некрасов).

Для фигуры О. характерна подчеркнутая противоречивость сливаемых в одно значений: этим О. отличается как от катахрезы, где отсутствует противопоставление соединяемых противоречивых слов, так и от антитезы, где нет слияния воедино противопоставленных понятий.

Возможность осуществления фигуры О. и ее стилистическая значимость основаны на традиционности яз., на присущей ему способности «обозначать только общее». Слияние контрастных значений осознается поэтому как вскрытие противоречия между названием предмета и его сущностью, между традиционной оценкой предмета и его подлинной значимостью, как вскрытие наличных в явлении противоречий, как передача динамики мышления и бытия. Поэтому некоторые исследователи (напр., Р. Мейер) не без основания указывают на близость О. к парадоксу.

Наличие О. как стилистической фигуры само по себе, разумеется, не характеризует ни стиля, ни творческого метода писателя. Правда, делались попытки видеть в обилии О. типичную черту романтического и риторического стилей – стилей эпох особого обострения общественных противоречий (Р. Мейер). Но эти попытки вряд ли можно признать доказательными. Определение значимости О. для какого-либо стилистического целого возможно, разумеется, лишь путем анализа его содержания, его направленности; только тогда вскрываются существенные различия между даже словесно близкими О. – как приведенные выше О. Некрасова («убогая роскошь») и Ахматовой («нарядно-обнаженная»).

Итак, «оксюморон» – это не просто странное словосочетание (как катахреза), но соединение двух противоположных понятий.

Кстати, ударение в этом слове падает на букву Ю: «оксЮморон», а произношение «оксюморОн» – хотя, возможно, и более привычно, но все же неправильно.

Примеры вы без труда подберете сами, поскольку авторы очень любят использовать оксюмороны для названий книг или фильмов. Выше уже упоминалось «Обыкновенное чудо». А еще есть пьесы «Горе от ума» Грибоедова, «Живой труп» Льва Толстого, «Оптимистическая трагедия» Всеволода Вишневского, повести «Барышня-крестьянка» Пушкина и «Честный вор» Достоевского, роман «Горячий снег» Юрия Бондарева, фантастический роман «Конец Вечности» Айзека Азимова, фильмы «С широко закрытыми глазами», «Назад в будущее» и «Правдивая ложь». Оксюмороны честно служат писателям, выполняя ту работу, которую на них возложили, – привлекать внимание читателя или зрителя.

* * *

Но бывает, когда излишнее внимание вредит. Владимир Набоков в своем романе «Дар» описывает эпизод, явно взятый «прямо из жизни». Главный герой романа – поэт Федор Константинович Годунов-Чердынцев – приходит на заседание литературного общества, где должен читать свою пьесу молодой автор:

Уже в самом начале наметился путь беды. Курьезное произношение чтеца было несовместимо с темнотою смысла. Когда, еще в прологе, появился идущий по дороге Одинокий Спутник, Федор Константинович напрасно понадеялся, что это метафизический парадокс, а не предательский ляпсус.

Увы этим надеждам не суждено было сбыться! Автор плохо знал русский язык и допустил этот оксюморон неспециально. В литературе же, в отличие от юриспруденции, за неумышленные преступления строго карают, а за умышленные могут даже оправдать.

Например, никому не придет в голову предъявлять претензии Толстому за его «Живой труп», ведь это вовсе не повесть о «ходячих мертвецах», а история человека, вынужденного прикинуться мертвым, чтобы дать свободу своей жене и позволить ей выйти замуж во второй раз. «Горячий снег» – роман о боях под Сталинградом, поэтому оксюморон в названии оправдан и, более того, перестает быть оным. Подобное происходит и в песне с тем же названием, написанной А. Пахмутовой на стихи М. Львова:

Смертельной битвы этой ветер,

Как бы расплавленный металл,

Сжигал и плавил все на свете,

Что даже снег горячим стал.

И за чертой, последней, страшной,

Бывало, танк и человек

Встречались в схватке рукопашной,

И превращался в пепел снег.

Хватал руками человек

Горячий снег, кровавый снег…

А роман «Конец Вечности» рассказывает об борьбе людей с захватившей контроль над временем организацией под названием «Вечность» и о том, как опасно пытаться изменить историю, исходя из собственных представлений о добре и зле. Поэтому «конец Вечности» – это одновременно и конец власти этой организации, и конец искусственно созданного ею вечного и нерушимого порядка. Видите, сколько смыслов можно извлечь из хорошего оксюморона, если подойти к делу ответственно и не халтурить.

* * *

Разумеется, оксюмороны встречаются на только в названиях, их используют и «внутри» текста. И снова автор должен быть готов объяснить, что он имеет в виду.

Например, знаменитый римский оратор Марк Туллий Цицерон, в речи против Луция Сергия Катилины обвинил его в заговоре против республики и сообщил, что Катилину никто не поддерживает.

Ты только что явился в сенат. Кто среди этого многочисленного собрания, среди стольких твоих друзей и близких приветствовал тебя? Ведь этого – с незапамятных времен – не случалось ни с кем; и ты еще ждешь оскорбительных слов, когда само это молчание – уничтожающий приговор! А то, что после твоего прихода твоя скамья опустела, что все консуляры, которых ты в прошлом не раз обрекал на убийство, пересели, оставив незанятыми скамьи той стороны, где сел ты? Как ты можешь это терпеть?.. Но теперь отчизна, наша общая мать, тебя ненавидит, боится и уверена, что ты уже давно не помышляешь ни о чем другом, кроме отцеубийства. И ты не склонишься перед ее решением, не подчинишься ее приговору, не испугаешься ее могущества? Она так обращается к тебе, Катилина, и своим молчанием словно говорит: «Не было в течение ряда лет ни одного преступления, которого не совершил ты; не было гнусности, учиненной без твоего участия; ты один безнаказанно и беспрепятственно убивал многих граждан, притеснял и разорял наших союзников; ты оказался в силах не только пренебрегать законами и правосудием, но также уничтожать их и попирать. Прежние твои преступления, хотя они и были невыносимы, я все же терпела, как могла; но теперь то, что я вся охвачена страхом из-за тебя одного, что при малейшем лязге оружия я испытываю страх перед Катилиной, что каждый замысел, направленный против меня, кажется мне порожденным твоей преступностью, – все это нестерпимо. Поэтому удались и избавь меня от этого страха; если он справедлив, – чтобы мне не погибнуть; если он ложен, – чтобы мне наконец перестать бояться…

Снова и снова возвращается он к этой теме: Катилина должен уехать, ему никто не рад в Риме, люди просто боятся сказать ему это в глаза:

Уезжай из Рима, Катилина; избавь государство от страха; в изгнание – если ты именно этого слова ждешь от меня – отправляйся. Что же теперь? Ты еще чего-то ждешь? Разве ты не замечаешь молчания присутствующих? Они терпят, молчат. К чему ждать тебе их приговора, если их воля ясно выражена их молчанием? Ведь если бы я сказал это же самое присутствующему здесь достойнейшему молодому человеку, Публию Сестию, или же храбрейшему мужу, Марку Марцеллу, то сенат в этом же храме, с полным правом, на меня, консула, поднял бы руку. Но когда дело идет о тебе, Катилина, то сенаторы, оставаясь безучастными, одобряют; слушая, выносят решение; молча кричат, и так поступают не только эти вот люди, чей авторитет ты, по-видимому, высоко ценишь, но чью жизнь не ставишь ни во что, но также и вон те римские всадники, глубоко почитаемые и честнейшие мужи, и другие храбрейшие граждане, стоящие вокруг этого храма; ведь ты мог видеть, сколь они многочисленны, почувствовать их рвение, а недавно и услышать их возгласы. Мне уже давно едва удается удержать их от вооруженной расправы с тобой, но я с легкостью подвигну их на то, чтобы они – в случае, если ты будешь оставлять Рим, который ты уже давно стремишься уничтожить, – проводили тебя до самых ворот.

Очень яркая речь! И конечно, оксюморон только добавляет ей выразительности. Недаром слова «Cum tacent, clamant» – «молча кричат» – стали крылатыми.

* * *

А что значит фраза Анны Ахматовой, приведенная в словарной статье: «Смотри, ей весело грустить, такой нарядно-обнаженной»? На первый взгляд, она кажется нелепицей. Но это лишь оттого, что цитата вырвана из контекста и мы не знаем, в какой ситуации эти слова были произнесены.

А взяты они из стихотворения «Царскосельской статуе». Эта статуя – прекрасная и печальная девушка с разбитым кувшином в руках – была отлита из бронзы скульптором П. П. Соколовым в 1816 году и поставлена у единственного на территории Царскосельского парка родинка. Эта девушка – героиня басни французского баснописца XVII века Ж. Лафонтена «Молочница». Сюжет таков: молодая крестьянка по дороге на базар мечтает о своем будущем богатстве. Представив, что ее мечты осуществились, она подпрыгнула от радости, забыв, что несет кувшин с молоком. Кувшин разбился, молоко разлилось, и опечаленная девушка присела на краю дороги, раздумывая о своем несчастье.

В XIX веке дачники, отдыхавшие в Царском Селе, пили «воду от девушки», считая ее целебной. А местные поэты находили в скульптуре источник вдохновения.

Когда-то Пушкин посвятил ей такие стихи:

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.

Дева печально сидит, праздный держа черепок.

Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;

Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

А насмешник Алексей Константинович Толстой по-своему дописал строки Пушкина.

Чуда не вижу я тут. Генерал-лейтенант Захаржевский,

В урне той дно просверлив, воду провел сквозь нее.

Анна Ахматова, которая, как и Пушкин, провела детство в Царском Селе, хорошо знала эту статую. И в своих стихах она то ли в шутку, то ли всерьез приревновала поэта к ней.

Уже кленовые листы

На пруд слетают лебединый,

И окровавлены кусты

Неспешно зреющей рябины,

И ослепительно стройна,

Поджав незябнущие ноги,

На камне северном она

Сидит и смотрит на дороги.

Я чувствовала смутный страх

Пред этой девушкой воспетой.

Играли на ее плечах

Лучи скудеющего света.

И как могла я ей простить

Восторг твоей хвалы влюбленной…

Смотри, ей весело грустить,

Такой нарядно обнаженной.

Вот и разгадка оксюморонов: обнаженная статуя нарядна, потому что «наряжена» в стихи Пушкина, и ей «весело грустить», потому что поэт любуется ее грустью.

* * *

Встречаются ли оксюмороны в обычной, повседневной речи? А как же без них? Мы произносим их всякий раз, когда говорим что-нибудь наподобие «страшно интересно» или «ужасно красиво». А еще когда испытываем «горькую радость», или, совсем как древние римляне, «красноречиво молчим», или «невесело смеемся», или проливаем «сладкие слезы» и т. д. и т. п.

Ничего плохого в этом нет. Ведь оксюмороны помогают яснее выразить наши спутанные мысли и противоречивые чувства. К тому же устная речь на то и спонтанная, чтобы «легко прощать» неточности. Недаром Пушкин говорил:

Как уст румяных без улыбки,

Без грамматической ошибки

Я русской речи не люблю.

Только приготовьте заранее остроумный ответ, если кто-нибудь вдруг поинтересуется, в чем, собственно, ужас того, что вас заинтересовало, или чем так страшна красота проходящей мимо девушки.