Уроки Совы Филиновны

ОТ БОРОДИНА ЧЕРЕЗ МОСКВУ

Густой туман заставил прекратить кровопролитное Бородинское сражение; хотя оно не было выиграно на­ми, но его нельзя было считать и проигранным.

Неприятель воспользовался этим обстоятельством, чтобы отступить на позицию, которую он занимал по­утру. Старая гвардия Наполеона не была поколебле­на, точно так же, как и часть нашей гвардии, наш край­ний правый фланг не был тронут.

Самый кровопролитный бой происходил на левом фланге и в центре. Французская армия сражалась с изумительным мужеством и понесла огромные потери, особенно пострадала ее кавалерия.

До тридцати генералов было убито и выбыло из строя: поэтому Наполеон назвал этот день битвой генералов. Нам пришлось опла­кивать князя Багратиона, командовавшего второй ар­мией и напоминавшего своей доблестью героев древнего мира. Он скончался от полученных им ран. Один из Тучковых был убит наповал, другой был смертельно ра­нен, а третий брат был ранен и взят в плен у Валутиной горы.

Обе армии провели ночь на поле сражения, на пози­ции, которую они занимали накануне. На следующий день благодаря распорядительности генерала Барклая наше отступление совершилось в величайшем порядке. 27 августа, в шесть часов утра, все корпуса высту­пили с занимаемых ими позиций. Мы прошли через Можайск, не быв потревожены неприятелем, который начал свое движение только в десять часов утра...

Переходя с одной позиции на другую, мы достигли высот, прилегающих к Москве, и остановились близ Дорогомиловской заставы; правый фланг расположился близ деревни Фили, левый опирался на Воробьевы го­ры, а центр находился между деревнями Троицкое и Во-лынское. Позиция была наскоро укреплена.

Кутузов поручил генералу Барклаю осмотреть по­зицию; отдав это приказание, он остановился в откры­том поле. Генерал Дохтуров приказал подать завтрак и собирался угостить всех нас. Генерал Барклай, который не придавал никакого значения хорошему столу и во­обще всем удобствам жизни и не желал низкопоклон­ничать перед Кутузовым, сел на лошадь и уехал, но, за­метив, что генерал Дохтуров не последовал за ним, он послал меня обратно, приказав мне привезти его во что бы то ни стало, хотя бы даже с котлетой во рту.

— Все они таковы, — сказал Барклай, — они стара­ются заслужить ласковое слово Кутузова, а не думают о том, что их слава зависит от «него», — и Барклай указал рукою в сторону неприятеля.

Увидав меня, Кутузов осведомился, зачем я вернул­ся. Я отвечал, что приехал за генералом Дохтуровым.

— Поезжайте, поезжайте, — сказал он ему, — не заставляйте ожидать генерала Барклая, я позавтракаю и без вас.

Бедному Дохтурову, человеку, впрочем, очень храб­рому, пришлось сесть на лошадь и догонять Барклая. Последний не сделал ему ни малейшего упрека: объ­ехал позицию, нашел ее неудовлетворительной и через час вернулся к Кутузову.

В этот момент приехал из Москвы граф Ростопчин. Он прошел прямо к Барклаю и заперся с ним в зани­маемом им домике.

В скором времени состоялся у Кутузова военный со­вет, продолжавшийся целый час. На совет были при­глашены все важнейшие генералы: Беннигсен, Барклаи де Толли, Остерман, Коновницын, Ермолов и Толь.

Мнение генерала Барклая, поддержанное Толем и графом Остерманом, было принято Кутузовым. Оно не согласовалось с взглядом графа Ростопчина, который руководствовался не столько военными соображениями, сколько патриотизмом, и думал только о спасении сто­лицы. Решение, принятое на совете, было жестоким уда­ром для пылкой души генерал-губернатора. Граф Ростопчин не остался обедать у Кутузова, коим он был не­доволен. Он обедал у Барклая и не скрывал своего не­удовольствия по поводу принятого решения, которое оставалось пока тайною для всех лиц, не участвовав­ших в совете.

Граф Ростопчин давно уже обдумал свой план дей­ствий и подготовил все нужное для его выполнения: в некоторых домах были спрятаны горючие вещества; в разных частях покинутого жителями города были расставлены нанятые им люди, которым было приказано поджечь эти дома; он позаботился даже вывезти из Мос­квы пожарные трубы и прочие инструменты. Так как мы находились у самых ворот Москвы, то я испросил позволения отправиться в город, чтобы навестить знако­мых, но никого не нашел. Город был пуст.

Дисциплина, введенная в армию генералом Баркла­ем, соблюдалась столь строго, что по улицам Москвы не бродило ни одного солдата, несмотря на то, что мы на­ходились всего в двух верстах от города. На следую­щий день, 2-го сентября, все узнали о том, что было решено оставить Москву.

Генерал Барклай лично следил за всем. Он пробыл 18 часов, не сходя с лошади и разъезжая по улицам и постам, смотря, как мимо него проходили батальоны, артиллерия, парки и экипажи. Для наблюдения за по­рядком он разослал своих адъютантов в разные части города. Мне ведено было находиться в прекрасном до­ме Пашкова. Каждому из нас был дан отряд казаков для того, чтобы выгонять солдат из кабаков и погре­бов и не допускать их в дома. Казаки задерживали всех тех, кто нес бутылки с водками и наливками, и разбивали бутылки пиками. Благодаря этим мерам Барклаю удалось спасти войска от неминуемой гибели, и они выступили из города в величайшем порядке.

В то время, как армия проходила через Москву, ге­нерал Милорадович, командовавший арьергардом, сра­жался с королем неаполитанским. Он действовал смело и храбро и покрыл себя славой. Особенно замечатель­но присутствие духа, с каким он заключил перемирие с королем неаполитанским. Король, довольный тем, что ему удалось занять Москву без кровопролития, согла­сился на все требования генерала,

Москва представляла любопытное зрелище: францу­зы и русские толпились вместе в этом обширном го­роде.

Перемирие, заключенное обоими генералами на сло­во, не сходя с лошади, и вся честь которого принадле­жит генералу Милорадовичу, дало возможность вывес­ти из столицы последние войска безо всяких потерь; в городе остались одни раненые, размещенные по госпи­талям.

В 9 часов вечера из Москвы выступил наш послед­ний отряд. Мюрат вступил в нее в пять часов.

Когда стемнело, мы продолжали наш зловещий марш и нагнали Кутузова в Панках, на Рязанской дороге, где все уже были погружены в глубокий сон. Барклай и Милорадович бодрствовали; фельдмаршал Кутузов мог положиться на них.

Трудно, почти невозможно, описать состояние наше­го духа после выступления из Москвы. Каждого волно­вали различные интересы: кто сокрушался о потере до­ма, кто об утрате родных; большинство горевало о по­тере столицы. Все еще более прежнего желали сразить­ся с неприятелем и были готовы на всякие жертвы. Ко­гда Москва была оставлена, все поняли, что приходит­ся спасать уже не город, а империю, и говорили: «Вой­на только что начинается».

В. Левенштерн