Уроки Совы Филиновны

ОТСТУПЛЕНИЕ К СМОЛЕНСКУ

 

...Достопамятное отступление нашей армии против непомерно сильнейшего числом Наполеона слу­жит бесспорным доказательством превосходства русских войск.

И армия всем была обязана своему главнокоманду­ющему, князю Багратиону. Он умел вселить в нас дух непобедимости. Притом мы дрались в старой России, которую напоминала нам всякая береза, у дороги сто­явшая. В каждом из нас кровь кипела. Во время дела раненые офицеры, даже солдаты, сделав кое-как пе­ревязку, спешили воротиться опять на свои места.

И. Паскевич, генерал русской армии

 

***

Несмотря на тщательные меры подготовки, принятые Наполеоном, условия театра войны и характер дей­ствия противника дали себя почувствовать с первых же шагов по переправе через Неман.

Дороги, сами по себе неудовлетворительные, вслед­ствие дождей, уничтожения русскими при отступлении переправ и гатей и движения по ним многочисленной артиллерии и тяжелых обозов, сделались положительно непроходимыми.

Сожжение магазинов, порча мельниц, угон скота и лошадей значительно сократили те средства, которые могла дать страна, располагавшая ими далеко не в до­статочной степени для удовлетворения многочисленной французской армии.

Вся переписка французских генералов в первый период кампании наполнена заботами о продовольствии и жалобами на недостаток его. Счастливый захват како­го-либо магазина прежде, чем русским удавалось его уничтожить, являлся событием едва ли не более важ­ным, нежели успех, одержанный над неприятелем.

Можно с уверенностью сказать, что уже вскоре пос­ле переправы через Неман французская армия испыты­вала настоящий голод. Обозы с продовольствием, вслед­ствие тяжелой конструкции повозок и дурных дорог, отстали. Неизбежным последствием явилось мародер­ство.

Получая от своих маршалов такие донесения, Напо­леон распорядился дать отдых одним корпусам, облег­чил условия движения другим, приостановил гвардию в Вильне и сам оставался в ней 18 дней.

Антоний Дедем

 

***

Таким образом, операционный план Наполеона, что­бы нас разбить по частям, совершенно расстроился. Од­но только и удалось ему, что, дав корпусу маршала Даву направление прямо на Минск, предупредил в сем пункте князя Багратиона, почему сей последний и взял направление свое на Несвиж, и оттого удалился от 1-й армии.

М. Барклай де Толли, генерал-фельдмаршал

 

***

 

По соединению обеих армий состояло под ружьем около 110 тысяч, противу коих между Двиной и Днеп­ром стоял Наполеон с 250 000. Атаковать его при та­ких несоразмерных силах было бы совершенное сумасше­ствие; почему я и должен был удовлетвориться только тем, чтобы беспокоить его одними легкими войсками.

 

...перед мыслью, что нам вверена защита отечества, должны умолкнуть в это решительное время все осталь­ные соображения — все, что могло бы влиять извест­ным образом на наши действия при обыкновенных условиях. Голос Отечества требует от нас единодушия, этого вернейшего ручательства наших побед и их победных последствий, ибо при отсутствии единодушия даже знаменитейшие герои не могли предохранить себя от поражений. Соединимся же и будем бороться против врагов России. Отечество будет благословлять наше со­гласие.

М. Барклай де Толли

***

 

Совершено соединение! Шум неумолкавшей музыки, крики непрестававших песней оживляли бодрость вои­нов. По духу вторая армия, можно было думать, что оное пространство между Неманом и Днепром, не от­ступая, оставила, но прошла торжествуя. Какие другие ополчения могут уподобиться вам, несравненные рос­сийские воины! Не покупается храбрость ваша мерою зо­лота... Когда стал бы Суворов перед рядами вашими, как бы изумилась вселенная!

А. Ермолов

 

***

 

Две главные русские армии, 1-я Западная Барклая де Толли и 2-я Западная Багратиона, отходившие порознь от границы, искусно маневрируя, не ввязываясь в генеральное сражение, нанесли противнику ряд серьезных поражений под Вилькомиром, Клястицами, Миром, Романовом, оказали ему сопротивление под Островно, Салтановкой.

Соединение же этих двух армий у Смоленска улучшило положение русских войск: против 110 тысяч войск Наполеон смог выставить лишь 185 тысяч.

 

***

К.Н. Батюшков – П. А. Вяземскому

1 июля 1812 г.

Давно, очень давно я не получал от тебя писем, мой милый друг! Что с тобою сделалось? Здоров ли ты? Или так занят политическими обстоятельствами, Неманом, Двиной, позицией направо, позицией налево, задними магазинами, голодом, мором и всем снарядом смерти, что забыл маленького Батюшкова, который пишет к тебе с Дмитрием Васильевичем Дашковым. Я завидую ему: он тебя увидит, он расскажет тебе все здешние новости, за которые, по совести, гроша давать не надобно – все одно и то же. Я еще раз завидую московским жителям, которые столь покойны в наше печальное время, и я думаю, как басенная мышь говорит, поджавши лапки: «Чем грешная могу помочь?».

У нас все не то! Кто глаза не спускает с карты, кто кропает оду на будущие победы. Кто в лес, кто по дрова! Но Бог с ними. Пришли мне Жуковского стихов малую толику да пиши почаще, мой милый и любезный князь. А впрочем, Бог с тобой! Кстати, поздравляю тебя с прошедшими именинами, которые ты провел в своем загородном дворце, конечно, весело. Еще раз прости и не забывай своего Батюшкова.

 

***

...Еще ни один полководец ни в одной армии не на­ходился в таком крайне неприятном положении, как я. Каждая из обеих соединенных армий имела своего осо­бого главнокомандующего, которые облечены были пол­номочиями, вполне соответствующими таковому положе­нию. Каждый из них имел право распоряжаться по соб­ственному усмотрению вверенною ему армией. Правда, я имел в качестве военного министра право отдавать приказы, но я не решался воспользоваться этим пра­вом...

Итак, мне подлежало прежде всего употребить все средства, чтобы установить между князем и мною наи­возможное согласие, дабы иметь возможность руково­дить обеими армиями и направлять их не к безнадеж­ным, а согласным и направленным к одной общей цели предприятиям; тем более, что по поводу медлен­ности его движений возникли уже между нами отноше­ния натянутые. Я принуждал себя льстить его самолюбию, уступать ему в некоторых случаях, против соб­ственного убеждения, дабы с тем большим успехом на­стоять на своем в делах важнейших. Одним словом, я принужден был играть такую роль, которая была не по мне, которая противоречила и моему характеру и моим чувствам.

 

М. Барклай де Толли

 

***

...солдат роптал на беспрерывное отступление и в сражении надеялся найти конец оному; главнокоманду­ющим был недоволен и в главную вину ставил ему то, что он был не русский,

А. Ермолов

* * *

Когда же заметили, что опять отступаем, то недо­вольствие и ропот начали явно обнаруживаться даже между простыми солдатами. В то время офицеры гово­рили и судили про начальников открыто, нисколько не стесняясь, Нападали больше всего на Барклая де Толли.

...Когда мы остановились подле Дорогобужа, то по всем линиям объезжали главнокомандующие Барклай де Толли и князь Багратион. Пронесся слух, что они осматривают войска, предполагая дать тут сражение. К этим слухам мы так уже привыкли, что мало им ве­рили, а между тем неудовольствие и ропот усиливались. Негодовали единственно на Барклая де Толли: и не только возлагали на него вину, но еще прибавляли мно­го небывалого.

Н. Митаревский

 

***

 

Все говорили о близкой войне и, сколько помню, до­вольно легкомысленно. Подражание французскому тону времен Людовика XV было в моде. Любовь к отечеству казалась педантством. Тогдашние умники превозносили Наполеона с фанатическим подобострастием и шутили над нашими неудачами. К несчастью, заступники оте­чества были немного простоваты, — они были осмеяны довольно забавно и не имели никакого влияния. Их патриотизм ограничивался жестоким порицанием упо­требления французского языка в обществах, введения иностранных слов, грозными выходками против Кузнецкого моста и т. п. Молодые люди говорили обо всем русском с презрением или равнодушием и, шутя, пред­сказывали России участь Рейнской конфедерации. Сло­вом, общество было довольно гадко.

Вдруг известие о нашествии и воззвание государя поразили нас. Москва взволновалась. Появились про­стонародные листки графа Ростопчина; народ ожесто­чился. Светские балагуры присмирели; дамы струхнули.

Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, и гостиные на­полнились патриотами. Кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжег де­сяток французских брошюрок; кто отказался от лафи­та, а принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в Саратовские деревни.

Полина не могла скрыть своего презрения, как пре­жде не скрывала своего негодования. Такая проворная перемена и трусость выводили ее из терпения. На буль­варе, на Пресненских прудах, она нарочно оспаривала патриотическое хвастовство, нарочно говорила о много­численности наполеоновских войск, о его военном гении. Присутствующие бледнели, опасаясь доноса, и спешили укорить ее в приверженности ко врагу Отечества. Поли­на презрительно улыбалась. «Дай Бог, — говорила она, — чтобы все русские любили свое отечество, как я его люблю». Она удивляла меня. Я всегда знала Поли­ну скромной и молчаливой и не понимала, откуда взя­лась у нее такая смелость. «Помилуй, — сказала я од­нажды, — охота тебе вмешиваться не в наше дело. Пусть себе мужчины дерутся и кричат о политике; женщины на войну не ходят, и им дела нет до Бона­парта». Глаза ее засверкали. «Стыдись, — сказала она, — разве женщины не имеют отечества? Разве нет у них отцов, братьев, мужей? Разве кровь русская для нас чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, чтобы нас на бале вертели в экссезах, а дома заставляли вышивать по канве собачек? Нет! Я знаю, какое влияние женщина может иметь на мне­ние общественное! Я не признаю уничижения, к которому присуждают нас. Посмотрите на m-me de Stael. Наполеон боролся с нею, как с неприятельской си­лой... И дядюшка смеет еще насмехаться над ее ро­бостью при приближении французской армии: «Будьте покойны, сударыня: Наполеон воюет против России, а не противу вас»... Да! Если б дядюшка попался в руки французам, то его пустили бы гулять по Пале-Роялю; но m-me de Stael в таком случае умерла бы в государ­ственной темнице. А Шарлотта Корде? А наша Марфа Посадница? А княгиня Дашкова? Чем я ниже их? Уж верно не смелостью души и решительностью». Я слуша­ла Полину с изумлением. Никогда не подозревала я в ней такого жара, такого честолюбия. Увы, к чему при­вели ее необыкновенные качества души и мужествен­ная возвышенность ума! Правду сказал мой любимый писатель: “Счастье только на путях обыкновенных».

Приезд государя усугубил общее волнение. Восторг патриотизма овладел, наконец, и высшим обществом. Гостиные превратились в палаты прений. Везде толко­вали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бес­смертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после того заметили, что граф уже не такой завидный жених; но мы все были от него в восхищении. Полина бредила им. «Вы чем пожертвуете?» — спросила она раз у моего брата. «Я не владею еще моим имением, — отвечал мой повеса. — У меня всего-навсего 30 000 дол­гу: приношу их в жертву на алтарь отечества». Полина рассердилась. «Для некоторых людей, — сказала она, — и честь, и отечество — все безделица. Братья их умирают на поле сражения, а они дурачатся в го­стиных. Не знаю, найдется ли женщина, довольно низ­кая, чтобы позволить таким фиглярам притворяться пе­ред нею в любви». Брат мой вспыхнул. «Вы слишком взыскательны, княжна, — возразил он. — Вы требуете, чтобы все видели в вас m-me de Stael и говорили бы вам тирады из «Коринны». Знайте, что, кто шутит с женщиной, тот может не шутить перед лицом отечест­ва и его неприятелем». С этим словом он отвернулся. Я думала, что они навсегда поссорились, но ошиблась: Полине понравилась дерзость моего брата; она прости­ла ему неуместную шутку за благородный порыв него­дования и, узнав через неделю, что он вступил в Мамоновский полк, сама просила, чтобы я их помирила.

Брат был в восторге. Он тут же предложил ей свою руку. Она согласилась, но отсрочила свадьбу до конца войны. На другой день брат мой отправился в армию.

Наполеон шел на Москву; наши отступали; Москва тревожилась; жители ее выбирались один за другим.

Князь и княгиня уговорили матушку вместе ехать в их *** скую деревню.

 

А. С. Пушкин. Из «Рославлева»

***

 

13 августа Наполеон, собрав все силы своей армии в кулак, перевел ее у Расасны на левый берег Днепра и через Ляды совершил бросок с юга к незащищенному Смоленску, находившемуся в тылу русских войск. В это же время северо-западнее города на Рудненском направлении 1-я и 2-я Западные армии, выполняя приказ Барклая де Толли, пытались атаковать противника. Гибельным исходом грозил этим армиям маневр французского полководца. Но путь врагам у города Красного преградила 27-я пехотная дивизия генерала Д. П. Неверовского. Всего на 6 полков этой дивизии, поддержанной драгунским и тремя казачьими полками, которые штыками и ружейным огнем прокладывали себе путь к Смоленску, обрушились 16 кавалерийских и пехотных полков французских маршалов И. Мюрата и М. Нея. Жертвуя собой, приковав к себе главные вражеские силы, дивизия выиграла время для подхода основных русских войск к городу. Утром 15 августа она соединилась здесь с передовыми частями корпуса генерала Н. Н. Раевского.

Денис Давыдов: «Я помню, какими глазами мы увидели ее, подходившую к нам в облаках пыли и дыма, покрытую потом и кровью чести. Каждый штык ее горел лучом бессмертия!»

 

Несмотря на малочисленность войск, Раевский принял решение оборонять Смоленск до подхода остальных корпусов 2-й армии и войск 1-й армии. Противник начал атаки утром 16 августа. Пехота Нея под прикрытием артиллерийского огня дважды достигала контрэскарпа крепости, но оба раза была отброшена контратаками пехотных дивизий Неверовского и Паскевича.

Прибывший к Смоленску Наполеон откладывает готовившиеся атаки до подхода главных сил русской армии, рассчитывая на генеральное сражение. Барклай де Толли принял решение не идти на риск генерального сражения из-за превосходства вражеских сил и отдал приказ об отступлении армий по Московской дороге.

В ночь на 17-е в Смоленске 7-й корпус Раевского был сменен 6-м корпусом генерала Д. С. Дохтурова, усиленным 3-й пехотной дивизией генерала П. П. Коновницына и 4-й пехотной дивизией генерала Е. Вюртембергского.

Утром 17-го августа вражеская артиллерия открыла ураганный огонь по городу.