Уроки Совы Филиновны

ОТЪЕЗД НАПОЛЕОНА ИЗ АРМИИ

Наполеон прибыл в Сморгонь с толпой умиравших, изможденных страданиями солдат; но он не позволил себе выказать ни малейшего волнения при виде бед­ствий этих несчастных людей, которые, со своей сторо­ны, не роптали, чтобы не тревожить его. Действитель­но, возмущение было немыслимо: для этого требовалось новое усилие, а силы всех были уже истощены борьбой с голодом, холодом и усталостью. Для этого требова­лось также сойтись, сговориться, согласиться, а голод и целый ряд других несчастий отделяли и изолировали всех друг от друга, сосредоточивая всякого в самом се­бе. Они были далеки от того, чтобы утомлять себя вы­зовами или даже жалобами, и шли молча, сохраняя все свои силы для борьбы с враждебной им природой; не­обходимость двигаться и постоянное страдание изгоня­ли всякие мысли. Телесные нужды подавляли все ду­шевные силы; жизнь сохранялась только в ощущениях и была подчинена по старой памяти ряду впечатлений, сохраненных от лучших времен, чести и любви к славе, возбужденной двадцатью годами постоянных триумфов, жившей еще и дышавшей в их сердцах.

Сверх того еще оставался целым и незапятнанным авторитет вождей; в нем всегда было что-то отеческое; всегда опасности, победы и поражения были общими. Это было несчастное семейство, в котором больше всего приходилось, пожалуй, плакаться его главе. Таким об­разом, и император, и «великая Армия» хранили благо­родное молчание: были слишком горды, чтобы жало­ваться, и слишком опытны, чтобы не сознавать бесплод­ность таких жалоб.

Наполеон стремительно вошел в свою последнюю главную квартиру: он написал там свои последние ин­струкции и двадцать девятый, и последний бюллетень о состоянии своей умирающей армии. Были приняты предосторожности, чтобы вплоть до завтрашнего дня не стало известным что-либо из того, что происходило в его внутренних покоях.

Но предчувствие последнего несчастья охватило всех офицеров; все хотели бы за ним последовать. Они стра­стно хотели снова увидать Францию, очутиться в лоне своих семейств и бежать от этого жестокого климата; однако никто не осмеливался обнаружить своего жела­ния; их удерживали от этого долг и честь.

Пока они делали вид, что они отдыхают, — от чего на самом деле они были далеки, — наступила ночь и приблизилось время, назначенное императором для объ­явления начальникам армии о его решении. Были со­званы все маршалы. По мере того, как они приходили, их вызывали каждого отдельно, и он склонял их сна­чала к своему плану выражениями своего доверия к ним...

Он был ласков со всеми; потом, собрав их у себя за столом, он начал восхвалять их за эту кампанию. Что касается его самого, то он отозвался о своем дерзком предприятии только следующими словами: «Если бы я был рожден на троне, если бы я был Бурбоном, то мне было бы легко не делать ошибок».

Когда обед был окончен, он приказал принцу Евге­нию прочитать им свой 29-й бюллетень, после чего, объявив во всеуслышание о том, что он сообщил уже каждому в отдельности, он сказал: «Сегодня ночью я отправлюсь с Дюроком, Коленкуром и Лобо в Париж; мое присутствие там необходимо для Франции так же, как и для остатков несчастной армии. Только оттуда я смогу сдержать австрийцев и пруссаков. Несомненно, эти страны не решатся объявить мне войну, когда я буду во главе французской нации и новой армии в 1 200 000 человек!»

Он сказал еще, что он посылает вперед Нея в Виль­ну, чтобы он все там реорганизовал, что ему в этом бу­дет помогать Рапп, который отправится вслед за тем в Данциг, Лористон — в Варшаву; Нарбонн — в Берлин; что его гвардия останется при армии, но что придется выдержать сражение под Вильной и задержать там не­приятеля; что там они найдут Луазона, де-Вреде, под­крепления, продовольствие и все боевые запасы; что после этого расположатся на зимние квартиры за Не­маном и что он надеется, что русские не перейдут че­рез Вислу до его прибытия.

«Я оставлю, — добавил он, — короля Неаполитан­ского командовать моей армией. Я надеюсь, что вы бу­дете ему повиноваться, как мне самому, и что между вами будет царить полнейшее согласие».

Было десять часов вечера. Он поднялся, пожал им сердечно руки, поцеловал их всех и отправился...

Наполеон прошел через толпу своих офицеров, вы­строившихся на его пути, и дарил им на прощание гру­стные, вынужденные улыбки. Он увозил с собою их немые мольбы, сквозившие в нескольких почтительных жестах. Он сел с Коленкуром в закрытую карету; его мамелюк и Вонсович, капитан его гвардии, сели на коз­лы; Дюрок и Лобо следовали за ними в санях.

Сначала их конвоировали поляки, потом их сменили неаполитанцы королевской гвардии. Этот отряд состо­ял из 600 человек, когда он прибыл из Вильны к импе­ратору. Они погибли почти все за этот краткий пере­ход; их единственным врагом была зима...

Дальше путешествие Наполеона совершилось бес­препятственно. Он обогнул Вильну через ее пригороды, проехал через Вильковишки, где он сменил свою каре­ту на сани, остановился 10-го в Варшаве, чтобы потре­бовать от поляков отряда в 10 000 казаков, чтобы даро­вать им кое-какие льготы и обещать им свое скорое возвращение во главе 300 000-ной армии. Оттуда, бы­стро проехав через Снлезию, он прибыл в Дрезден, где имел встречу с королем, потом в Ганау, Майнц и на­конец добрался до Парижа, куда он явился внезапно, 19-го декабря, через два дня по опубликовании его 29-го бюллетеня.

От Малоярославца до Сморгон этот повелитель Ев­ропы был только генералом умирающей и дезоргани­зованной армии. От Сморгони до Рейна это был неизве­стный беглец, стремившийся перейти через неприятель­ские земли. За Рейном он вдруг снова оказался пове­лителем и победителем Европы! Последний порыв вет­ра благоденствия надувал еще его парус!

Сегюр

КОЛЕНКУР Луи (1773—1827), маркиз, в числе немногих французских аристократов ставший приверженцем Наполеона Бонапарта. В 1807—1811 посол в Санкт-Петербурге. В период «Ста дней» министр иностранных дел. Его апологетические в отношении Наполеона «Мемуары» ценны большим фактическим материалом.

***

10 декабря конница В. В. Орлова-Денисова ворвалась в Вильно и захватила большие запасы, пленных и 140 орудий. Кутузов остановил главную армию в Вильно для отдыха. Русская армия, двигаясь вслед за противником, тоже испытывала недостаток продовольствия и фуража, страдала от холода, так как теплые вещи не поспевали доставкой, несла потери в боях, теряла отставших по дороге. Из 100 тыс., вышедших из Тарутина, и 622 орудий в Вильно пришли 42 тыс. и 200 орудий.

За время похода в Россию Наполеон потерял 550 тыс. человек. Потери русской армии составили 200 тыс. человек.

26 декабря жалкие остатки «великой армии» перешли реку Неман. Дальнейшие действия были направлены против корпусов Шванцерберга в Польше и Макдональда, отошедшего к Кенигсбергу.

Через Неман

Вместе со всеми Ней прибыл в Ковно. Это был по­следний город в русской империи. Наконец, 13-го декаб­ря, пройдя в течение 46 часов под ужасным ярмом, на­ши увидали дружественную землю. И тотчас, не оста­навливаясь, не обращая взора назад, большинство углу­билось и рассеялось в лесах польской Пруссии. Но на­шлись и такие, которые, придя к союзным берегам, обернулись назад. Там, бросив последний взгляд на эту страну страдания, из которой они вырвались, увидев то самое место, откуда пять месяцев тому назад их бес­численные орлы победоносно устремились вперед, они стояли со слезами на глазах и испускали скорбные крики.

Так вот тот берег, который был покрыт, словно щетиной, их штыками! Так вот та союзная земля, которая – не прошло еще пяти месяцев с тех пор! – уходила под ногами их громадной союзной армии, и представлялась им тогда превратившейся, как по мановению волшебного жезла, движущиеся долины и холмы, покрытые людьми и лошадьми. Вот те самые лощины, из которых выступали при свете жгучего солнца три длинные колонны драгун и кирасиров, подобно трем рекам, сверкавшим сталью и медью! А теперь все исчезло: люди, оружие, орлы, лошади, само солнце и даже сама пограничная река, которую они перешли, полные смелости и надежды! Неман превратился теперь только в сплошную массу ледяных глыб, схваченных и скованных одна на другой удвоившей свою ярость зимою!

На месте трех французских мостов, которые были привезены за 500 миль и переброшены с такой смелой быстротой, единственно целым оставался русский мост. И, наконец, вместо тех бесчисленных бойцов, их 400 000 товарищей, столько раз торжествовавших победу вместе с ними, устремившихся с такой радостью и гордостью на русские земли, выходили из этой сумрачной и ледяной пустыни только тысяча вооруженных пехотинцев и кавалеристов, девять пушек и 20 000 жалких созданий, покрытых тряпками, с опущенной головой, потухшим взором, багрово-красным лицом и длинной взъерошенной бородой. Одни из них боролись в молчанье за узкий проход на мосту, который, несмотря на их небольшое число, оказался недостаточным для их поспешного бегства; другие бежали там и сям по льдинам, громоздившимся на реке, с трудом перебираясь с одной на другую. И это была вся «великая армия»! И многие из этих беглецов были еще новыми рекрутами, которые присоединились к ней впоследствии!

Два короля, один принц, восемь маршалов в сопровождении нескольких офицеров, генералы, беспорядочно шедшие пешком; и наконец. Несколько сотен солдат старой гвардии, сохранивших еще свое вооружение, - это было все, что оставалось; они представляли собой «великую армию».

Или скорее она все еще держалась в маршале Нее… Он в то время вошел в Ковно один со своими адъютантами, потому что все его подчиненные отступили или пали…

Он нашел в Ковно отряд артиллерии, триста немцев, составлявших гарнизон этого города, и генерала Маршана с 400 солдат; он принял начальство над ни­ми. Сначала он прошел по всему городу, чтобы ознако­миться со своей позицией и собрать еще несколько сол­дат; но он нашел только раненых, которые с плачем стремились за нашей отступавшей армией. В восьмой раз, после выхода из Москвы, пришлось покинуть их всех в госпиталях, как их покидали по всему пути, на всех полях битвы и на всех биваках.

Несколько тысяч солдат было на площади и на при­легавших к ней улицах, но они лежали замерзшие пе­ред винными магазинами, которые они разгромили; они нашли смерть там, где они искали жизнь! Это было единственное подкрепление, которое было ему оставле­но Мюратом; Ней видел себя одиноким в России с 700-ми иностранных рекрутов...

14-го, рано утром, началась атака русских. В то время, как одна колонна появилась внезапно на дороге из Вильны, другая русская колонна перешла ниже горо­да по льду реки, вступила на прусские земли и, гордясь тем, что она первая перешла через границу, направилась к Ковенскому мосту, чтобы запереть этот выход и отре­зать Нею всякое отступление. Послышались первые выстрелы у виленских ворот; Ней бросился туда; он хотел удалить пушки Платона выстрелами из своих орудий, но нашел свои пушки за­битыми. Артиллеристы бежали...

Покинутый всеми, Ней не лишился самообладания и не оставил своего поста. После бесплодных попыток остановить этих беглецов он подобрал их заряженные ружья, обратился к солдатам и сам-пять стал лицом к лицу с тысячами русских. Его отвага их остановила; она заставила покраснеть нескольких артиллеристов, которые последовали примеру своего маршала; она дала время адъютанту Геймесу и Жерару собрать три­дцать солдат и привезти два-три легких орудия, а гене­ралам Ледрю и Маршану собрать единственный ба­тальон, который у них оставался.

Но в этот момент началась за Неманом, около Ковенского моста, вторая атака русских. Было половина третьего. Ней послал Ледрю и Маршана с их 400-ми че­ловек отбить и сохранить этот выход. Что же касает­ся его самого, то, не отступая ни на пядь, не думая о том, что происходит за его спиною, во главе тридцати солдат он держался до наступления ночи у ворот виленской дороги. Потом он перешел через Ковно и Не­ман, все время сражаясь, отступая, но не обращаясь в бегство, и шел вместе с остальными, поддерживая до последнего момента честь нашего оружия и в сотый раз за эти сорок дней и сорок ночей рискуя своей жиз­нью и свободой, чтобы только спасти еще несколько французов. Он вышел последним из этой роковой Рос­сии, показав миру беспомощность слепого счастья пе­ред великой смелостью, доказав, что для героев все ве­дет к славе, даже самые великие поражения!

Было восемь часов вечера, когда он перешел на со­юзный берег. Тогда, видя, что катастрофа завершилась, что Маршан оттеснен к самому мосту, а вильковишская дорога, по которой шел Мюрат, вся покрыта врагами, он бросился направо, углубился в лес и исчез.

Сегюр