Уроки Совы Филиновны

РУССКИЕ У БЕРЕЗИНЫ

 

Ведя, таким образом, непрестанную борьбу с поздним временем года и с тысячью лишений, мы дошли до Березины. У нас в каждом эскадроне было не более соро­ка или пятидесяти человек, способных сражаться. Ло­шади выбились из сил, так как они давно уже страдали от недостатка фуража, истребленного неприятелем, ко­торый, подобно саранче, уничтожал все по пути; един­ственным кормом для наших лошадей служила солома с крыш, за которой приходилось ездить верст за десять или пятнадцать. Фельдмаршал изредка посылал нам транспорт овса или сухарей; это было всегда для нас настоящим праздником; без этой поддержки у нас было бы погибших не менее, чем у французов.

В ночь с 15-го на 16-е число мы прибыли с генера­лом Ермоловым в Борисов, где застали корпус Витгенштейна, уничтоживший перед тем дивизию Партоно.

В этом славном деле участвовали: атаман Платов, пол­ковник Чернозубов и мой товарищ Сеславин. Им одним принадлежит честь истребления неприятельской армии. Но если они могли подоспеть вовремя, то почему же дру­гие не могли этого сделать, это — вопрос.

Адмирал Чичагов не мог остановить Наполеона, ко­торый успел выбрать пункт для переправы, так как на­ша армия не преследовала его по пятам. Успешное сра­жение при Борисове и взятие графом Ламбертом тетдепона не помешали переправе французов через Березину.

Наполеон был спасен, но его армия не могла быть спасена и погибла частями по пути от Березины до Вильны; геройская преданность этой армии своему вож­дю не только не принесла пользы, но была причиною ее окончательного истребления. Надобно отдать справед­ливость Наполеону: его поведение при переправе через Березину заслуживает величайшего удивления. Угро­жавшая ему неминуемая гибель возбудила его военный гений, притупившийся за последнее время. Он не поте­рял голову в трудную минуту. Окруженный со всех сто­рон, он обманул наших генералов искусными демонстра­циями и совершил переправу у них под носом. Плохое состояние мостов было единственною причиною тех по­терь, какие понесли по этому случаю французы.

Беспорядок был так велик, что когда Наполеон по­дошел к реке, чтобы перейти через мост, то пришлось силою проложить ему дорогу. Главная квартира импера­тора была устроена в деревушке, лежавшей в лесу в расстоянии одной версты от Студянки.

Все мы были уверены, что Наполеон будет взят в плен живым или мертвым. Я до сих пор не могу забыть мрачного, убитого лица Михаила Орлова, когда он пер­вый подтвердил нам известие о переправе неприятеля. Фельдмаршал мог упрекнуть себя в том, что он дейст­вовал слишком медленно и осмотрительно.

Каково должно быть было разочарование императо­ра Александра, когда он узнал, что его прекрасный план, переданный на операционные линии умным и смелым Чернышевым, был таким образом искажен. Напрасно было бы возражать, что дальнейшие события доказали, что окончательный результат не мог быть блестящее. Разумеется, мы не вступили бы дважды в Париж. Но такова была воля Провидения! Люди были тут ни при чем; Кутузов лишил армию лишней славы!

Борисов горел; французы грелись, и даже буквально поджаривались у его пылавших развалин, и умирали со всеми признаками умственного расстройства, богохуль­ствуя и проклиная Наполеона перед смертью.

Между тем дивизия Партоно, не входившая в состав «великой армии», находилась в наилучшем состоянии; ее кавалерия, состоявшая из саксонцев и из подданных герцогства Бергского, была превосходна. Саксонцы были в отчаянии по поводу того, что им приходилось расстать­ся с их прекрасными лошадьми; один престарелый вах­мистр плакал навзрыд, когда ему пришлось бросить свою лошадь, на которой никто, кроме него, не ездил.

Мой брат Григорий спас несколько сот офицеров, укрывшихся в одной конюшне от крестьян, которые хо­тели их ограбить...

Мы имели отдых в Борисове и простояли там 36 ча­сов. Город был наполовину разрушен; большая часть зданий еще пылала.

В одной риге было заперто 500 или 600 женщин, взя­тых при переправе через Березину. Они провели в этой риге несколько дней без пищи, и так как в это время настали сильные морозы, то в живых осталось всего во­семь женщин; матери и дети погибли вместе.

Несчастными жертвами овладевало какое-то оцепе­нение, какой-то столбняк. Я сам видел, как солдаты, раз­девшись донага, жарились у огня и полуобгоревшими сидели с блаженной улыбкой на устах...

Надобно было видеть все эти ужасы своими собст­венными глазами, чтобы поверить этому. Самое благо­разумное было идти вперед с теми, у кого горел еще в груди священный огонь, а остальным дать время под­крепить свои силы.

Война прекратилась за неимением сражающихся. Правда, солдаты грабили еще брошенные французами фургоны, но мы не брали более пленных; мороз сделал свое дело, погубив этих несчастных. Дорога была усеяна трупами людей и лошадей. Я насчитал на расстоянии одной версты 76 замерзших лошадей и 148 человеческих трупов, погибших от холода; вся дорога вплоть до Вильны представляла подобное печальное зрелище.

Масса беглецов шла небольшими партиями человек по 8 или по 10. У них не было иных желаний, как поесть и обогреться; единственные враги, с которыми им при­ходилось бороться, были голод и мороз. Каждый борол­ся за себя и притом в одиночку. Несчастные ни на что не надеялись и почти ни о чем не сожалели: никто не был свидетелем того, как они упали духом, и никто не мог судить их за это: все были одинаково жертвами войны.

Страдания французских солдат возрастали с каж­дым шагом. Казалось, будто Провидение приберегло самые ужасные бедствия для последнего периода этой непостижимой кампании: по мере того как армия приб­лижалась к Вильне, мороз крепчал, унося ежедневно тысячи жертв.

Мы продолжали подгонять остатки его армии и на­конец дошли до Вильны. Какое ужасное зрелище пред­ставилось тут снова моим глазам! На улицах валялись грудами голые трупы, с которых сняли одежду.

В. Левенштерн

 

Щука и Кот

 

Беда, коль пироги начнет печи сапожник,

А сапоги тачать пирожник:

И дело не пойдет на лад,

Да и примечено стократ,

Что кто за ремесло чужое браться любит,

Тот завсегда других упрямей и вздорней:

Он лучше дело все погубит

И рад скорей

Посмешищем стать света,

Чем у честных и знающих людей

Спросить иль выслушать разумного совета.

Зубастой щуке в мысль пришло

За кошачье приняться ремесло.

Не знаю: завистью ль ее лукавый мучил,

Иль, может быть, ей рыбный стол наскучил;

Но только вздумала кота она просить,

Чтоб взял ее с собой он на охоту —

Мышей в амбаре половить.

«Да, полно, знаешь ли ты эту, свет, работу?»

Стал щуке Васька говорить:

«Смотри, кума, чтобы не осрамиться:

Недаром говорится,

Что дело мастера боится». —

“И, полно куманек! Вот невидаль: мышей!

Мы лавливали и ершей». —

«Так в добрый час пойдем!» Пошли, засели.

Натешился, наелся кот

И кумушку проведать он идет,

А щука, чуть жива, лежит, разинув рот,

И крысы хвост у ней отъели.

Тут видя, что куме совсем не в силу труд,

Кум замертво стащил ее обратно в пруд.

И дельно! Это, щука, Тебе наука:

Вперед умнее быть

И за мышами не ходить.

 

И. Крылов

 

 

 

Березина

 

Адмирала Чичагова считали главным виновником то­го, что Наполеон ускользнул от русской армии при пе­реправе через Березину. Отражением нападок на него была басня Крылова: «Щука и Кот». Крылов написал о пирожнике, который берется шить сапоги, то есть о моряке, командующим сухопутным войском. Мы приводим сле­дующие отрывки из записок самого Чичагова, в которых он изображал обстоятельства, при которых ему прихо­дилось действовать у Березины.

Я оставил берега Дуная с 35 000 человек. Присоеди­нив к себе армию Тормасова (в которой, по письму во­енного министра Барклая де Толли, считалось 80000), я нашел в ней только 23 000 человек. Следуя на Минск и Борисов, я вынужден был разделить войска на две час­ти, оставив часть из них Сакену, стоявшему против Шварценберга, и часть Эссену, стоявшему у Пружан, между Шварценбергом, Сакеном и мною; затем у меня осталось 25 000 человек. Но марш от берегов Буга до Березины, болезни, битвы по дороге к Минску, взятие приступом Борисова и неудачи Палена сократили мою армию до 20 000 человек. В этом числе было 9000 кавалерии, которая не могла мне быть полезна в прибреж­ных болотах и лесах Березины. С этим-то слабым вой­ском я должен был бороться против Наполеона, кото­рый мог располагать силами втрое больше моих. На пространстве 20 фр. миль (50 верст) между Веселовом и Березином, мне нужно было удерживать берега Березины по всем местам, где проходили дороги к значительным магазинам минским и виленским...

Впрочем, император Александр обнадежил меня со­действием гр. Витгенштейна и обещал присоединить к моей армии в мое распоряжение 34 000 Штейнгеля и 15000 Эртеля. С этими-то соединенными силами мы должны были ожидать Наполеона на правом берегу. В это же самое время Кутузов должен был атаковать его на левом берегу. Если бы план этот удался, Напо­леон очутился бы между Кутузовым и нами, стеснен­ный в болотах и лесах берегов Березины. Но Наполеон приближался, а о Кутузове и о генерале Витгенштейне, Тенгеле и Эртеле не было и слуху. Ни один из них не исполнил предполагаемого плана. Кутузов оставался по­зади; Витгенштейн же и Штейнгель двинулись по лево­му берегу, вместо того, чтобы, перейдя на правый и со­единившись со мною, защищать переправу. Что касает­ся до Эртеля, то он остался в Мозыре, под тем предло­гом, что падеж скота помешал ему идти далее...

Все генералы мои были поражены неудобством моей позиции. Многие из них подавали даже мнение оставить ее и двинуться налево, к Лепелю, где предполагали най­ти армию гр. Витгенштейна. Несмотря на все эти опа­сения, я устоял против всякого предложения, несоглас­ного с важною целью, которая состояла в том, чтобы удерживать мостовое укрепление у Борисова. Я велел исправить некоторые повреждения, сделанные в брешах во время атаки. Продолжив оборону, я надеялся дать Кутузову средство придти к Березине в одно время с Наполеоном, за которым он (как писал в своих реля­циях) следовал по пятам. Мог ли я тогда вообразить себе, что он останется на Днепре в 25 милях назади, в то время, когда Наполеон подойдет к Березине! В ожидании прибытия наших войск, я весь день 11-го числа занимался наблюдением неприятеля, расположен­ного на левом берегу. Бивачные огни у него горели на большом пространстве, и сквозь облако дыма, покрывав­шего горизонт, я мог заметить движение войск, которые этим средством и пожарами, произведенными на раз­ных пунктах, может быть, хотели скрыть от меня на­стоящую численность и намерения. Я спокойно смотрел на эти движения и ожидал более определенных.

Решившись поставить посты по берегу реки в надле­жащих расстояниях один от другого и держать главные силы в центре, у Борисова и Веселова, я готов был идти, смотря по надобности, на угрожаемые пункты. Огромное зарево над неприятельскими биваками, виден­ное нами ночью, достаточно убеждало нас, что там было много войск. Они были заметны в трех или четырех разных местах.

Хотя невероятно было, что Наполеон захочет пере­правляться через Березину у города Березина, потому что путь этот был дальнейший и подвергал его опасно­сти столкнуться с нашею большою армией, которая должна была следовать на его фланг; по со всем тем, я не мог себе дозволить не обращать внимания на пред­писание главнокомандующего, тем более, что его пред­положения подтверждались известиями, доставленными Витгенштейном и Кнорингом. Кроме того, Наполеон мог желать взять направление немного к югу, для того, что­бы в неистощенных еще уездах прокормить голодных солдат своих, которые шли от самой Москвы по дороге, опустошенной войсками. Вследствие сего я подумал, что Наполеону весьма удобно оставить два небольшие кор­пуса, один против Витгенштейна, чтобы прикрыть свое движение, а другой, чтобы удержать меня у Борисова: тогда бы он пошел на Бобруйск, а князь Шварценберг мог бы поспеть вовремя, чтобы защищать переправу его и прикрывать отступление. Отсутствие Кутузова, каза­лось, оправдывало эти догадки. Реляцией извещали, что он почти уничтожил неприятельскую армию, а прежние бумаги уведомляли, что он следовал за нею по пятам. А между тем французы четыре дня уже стояли передо мною, а Кутузов не показывался. Я не мог иначе ис­толковать его отсутствия, как предположением, что На­полеон изменил маршрут свой и что Кутузов преследует его по другому направлению.

Нужно было принять меры среди этой неизвестности. Я не хотел, однако, оставить вовсе первый мой план: на­блюдать берег Березины на тех пунктах, по которым пролегают два важных пути в Минск и Вильну, через Зембин. Чтобы все это согласовать, я приказал Ланжерону наблюдать в центре Борисовское мостовое укрепление, а Чаплицу — защищать с севера Веселово; сам же я, с дивизией Воинова, взял бы направление к югу, на местечко Шебашевичи, находящееся на Березине, в 6 с лишком милях ниже Борисова...

Наступило 27 ноября. Семь дней как мы стояли на Березине; в продолжение пяти дней сражались мы с авангардом, потом с разными корпусами большой французской армии. Ни Витгенштейн, ни Кутузов не яв­лялись. Они оставили меня одного с ничтожными сила­ми против Наполеона, его маршалов и армии, втрое меня сильнейшей, тогда как сзади были Шварценберг и восставшее польское население. Условленное наше со­единение, с тем, чтобы нанести решительный удар не­приятелю, очевидно, не удалось. Пока Наполеон окан­чивал постройку мостов и продолжал переправлять войска свои, мне более ничего не оставалось делать, как скорее собирать все отряды, которые я расставил вдоль берега Березины, и переформировать корпуса, потерпевшие в битве 14-го числа. Я хотел соединить все мои войска для того, чтобы атаковать Наполеона при его отступлении и сделать ему как можно более вреда, или же защищать до последней крайности дорогу в Минск. С этой целью и были сделаны все мои распоряжения... Войска мои не были в совокупности, и требовался целый день для сбора их. Вследствие сего мне мало оставалось надежды на удачу, если бы я даже и тотчас атаковал французов. Это был бы безрассудный поступок, который мог бы повести к уничтожению моих войск; между тем как, выждав несколько часов, я мог надеяться на помощь Кутузова или Витгенштейна, ко­торых ожидал. Поэтому я решил отсрочить нападение. Я отдал в распоряжение Чаплица еще два полка и ве­лел ему на другой день, на рассвете, ата­ковать неприятеля, обещав поддержать эту атаку остальными моими войсками; сам же немедленно воз­вратился в Борисов, чтобы все это устроить скорее.

Наступила ночь, как вдруг услышали мы несколько пушечных выстрелов на той стороне Березины, сзади французской армии. Наконец, дождались мы Витген­штейна. Я сейчас же отправил, для открытия с ним со­общения, несколько отрядов через реку, которую очень удобно было перейти под Борисовом, велев одному пе­хотному полку взять Борисов, который был тогда занят французской дивизией Партоно, Генерал этот вскоре очистил город.

В сумерки рассмотрели мы, что войска его потяну­лись вверх по Березине, к Студянке, для соединения с Наполеоном; потом, услышав с противной стороны от меня пушечные выстрелы Витгенштейна, они в недоуме­нии остановились неподвижно среди поля.

Вскоре после того другие выстрелы послышались с правой стороны их: то был Платов со своими казаками. Таким образом, французская дивизия, сбившись с доро­ги, наткнулась на корпус Витгенштейна и, положив ору­жие, сдалась в плен.

Около 10 часов вечера, явился ко мне от гр. Вит­генштейна один из наших партизан, полковник Сеславин. Он спросил меня, как я буду действовать, — та­ким тоном, который ясно мне доказывал, что Витген-штейн почитал себя совершенно независимым и наме­рен распоряжаться по своему усмотрению. Итак, кроме того, что помощь опоздала своим прибытием, но здесь вмешалось еще и мелочное самолюбие, которое должно было вредить совокупности наших действий! Я отвечал полковнику, что намерен атаковать правый берег на рассвете, и что, полагая неприятеля вчетверо сильнее меня, я приглашал графа Витгенштейна атаковать французов в одно время со мною на левом берегу. Я письменно просил также прислать ко мне на подкреп­ление пехотные дивизии. На это мне ничего не отвечал, но обещал атаковать на другой день на рассвете, чего, однако, не исполнил. Он атаковал четыре часа позд­нее.

Вскоре после того приехал ко мне флигель-адъютант государя подполковник Михаил Орлов. Его отправил Кутузов, с отрядом казаков, узнать о моем местопребы­вании, что ему казалось необходимым, чтобы прибли­зиться к Борисову. К сожалению моему, узнал я от его посланного, что фельдмаршал находился от меня и от неприятеля в шести переходах. По этому можно судить, как он неутомимо преследовал: это называется итти по пятам неприятеля на благородной дистанции...

Около 2 часов пополудни, 16-го числа, приехал ко мне Витгенштейн один без войска, тогда как Чаплиц начал атаковать в 5 часов утра. Витгенштейн, прибыв в Борисов, без затруднения переправился через Березину, возле уничтоженного моста. Когда я рассказал ему о нашем положении и опять начал просить подкрепле­ний, которые, впрочем, уже не могли прибыть к нам вовремя, он отвечал мне: «Но что вы хотите делать? Неприятель будет продолжать пальбу до ночи и потом, по обыкновению, отступит». Как ни старался я уверить его, что мы не должны довольствоваться одною пальбою и преследованием и что дело идет о том, чтобы уничто­жить неприятеля, мои увещания не подействовали на него. Граф Витгенштейн стоял с большею частью сил своих и хладнокровно смотрел на битву, которая должна была бы решить судьбу французской армии. Между тем, как мы с 5 часов утра, с малыми силами, дрались на правом берегу с большею частью войск Наполеона, он ввел в дело на левом берегу только ничтожные силы против маршала Виктора, который командовал арьер­гардом. Дав слово атаковать в одно время с нами, в 5 часов утра, он начал атаку только в 10 часов и не помешал Виктору стоять на позиции целый день. Он ввел в дело всего 14 000 человек, тогда как у него было 45 000, и вместе с тем не согласился подкрепить меня двумя дивизиями; остальные войска его стояли в отда­лении, без всякого дела. К императору Александру пи­сал он, что заставил Наполеона переправиться через Березину. Как мне кажется, ему вменено было в обязан­ность помешать этой переправе.

Таким образом, вместо 160000, которые, по расчету императора Александра, должны были собраться на правом берегу Березины, оказалось только моих 20 000 человек для встречи и задержания Наполеона, которого Кутузов должен был теснить сзади. Никто не исполнил предписаний императора; никто, кроме меня, не явился к назначенному месту.

Неприятель уходил в продолжение всей ночи. Я от­правил Чаплица с авангардом преследовать его со все­возможной быстротой, подкрепив отрядами легких войск, с которыми генерал-майор Орурк защищал берег на правом фланге Березины.

Когда накануне, во время боя, Наполеон узнал, что все люди, могущие носить оружие, переправились через реку, он приказал переправиться и маршалу Виктору и тотчас же уничтожить мосты, оставив, таким образом, на левом берегу огромный обоз экипажей и фур.

Тогда началось такое замешательство, которое труд­но описать: пехота, конница, отсталые и все, что следо­вало за армиею, женщины, дети, все это бросилось тол­пою на мост, который уничтожался.

Ужасное зрелище представилось нам, когда мы 17 ноября пришли на то место, которое накануне занимал не­приятель и которое он только что оставил: земля была покрыта трупами убитых и замерзших людей; они ле­жали в разных положениях. Крестьянские избы везде были переполнены, река была запружена множеством утонувших пехотинцев, женщин и детей; около мостов валялись целые эскадроны, которые бросались в реку. Среди этих трупов, возвышавшихся над поверхностью воды, видны были стоявшие, как статуи, окоченелые кавалеристы на лошадях, в том положении, в каком за­стала их смерть.

Эта картина не производила большого впечатления на наших казаков, которые только и думали, как бы воспользоваться случаем поживиться; им, однако, не так много досталось добычи, как казакам Платова и Витгенштейна на левом берегу, которые взяли повозки с золотыми, серебряными и другими драгоценными ве­щами, награбленными неприятелем в Москве. Поэтому мои казаки вытаскивали из реки тела и обирали платье их, часы и кошельки. Так как этот промысел качался им не довольно выгодным, то они снимали платье с оставшихся в живых французов. Эти несчастные громко кричали; им было очень холодно, и ночью, отдыхая в крестьянской избе, я слышал вопли их. Многие в борь­бе со смертью силились перелезать ко мне через забор, но это последнее усилие окончательно убивало их; так что при выходе моем я нашел их замерзшими: одних с поднятыми руками, других с поднятыми ногами... Курь­еры, которых я посылал на санях, часто останавлива­лись, очищая себе дорогу от множества мертвых тел, которые часто попадали и между полозьями. Впослед­ствии, чтобы предупредить заразу, приказано было мин­скому губернатору собрать все мертвые тела и сжечь. По донесению его, сожжено было им 24 000 трупов, най­денных на местах битвы и в окрестностях переправы.

 

П. Чичагов

 

«Неправильная» армия

 

Во время войны 1812 года произошло одно обстоя­тельство, которое всячески старались замять. Вот оно: при появлении врага деревни поднимались добровольно и крестьяне повсюду вели партизанскую войну, сражаясь с удивительной храбростью. После бегства врага они вполне справедливо думали, что заслужили себе свободу геройским сопротивлением, опасностями, кото­рым подвергались, и перенесенными лишениями для об­щего избавления. Поэтому во многих местах они не хо­тели больше признавать власти своих господ... Прави­тельство, местные власти и помещики вели себя при этом очень осторожно; вместо того, чтобы прибегать к насилию, этому единственному аргументу крепостников, они воздерживались, откладывая до более благоприят­ных обстоятельств возвращение своих прав. Может быть, отчасти им мешала совесть поступить сурово с людьми, принесшими такие великие жертвы своей ро­дине. Спустя долгое время, когда первое волнение кре­стьян улеглось само собой и когда административная машина заработала правильно, все вернулось к обычно­му порядку, к сожалению, похожему на царивший в Варшаве после последнего польского восстания. Если бы русская армия глубже пропиталась элементами про­гресса, зачатки которых она проявила, то, быть может, попытка освобождения последовала не только со сто­роны одних крестьян — так русский народ был проник­нут чувством своей силы и достоинства.

Император прибыл в армию лишь после перехода че­рез Березииу. Александр, и в особенности его брат Кон­стантин, фельдфебель по натуре, не обладавший, подоб­но императору, высокими качествами души, были силь­но шокированы внешним видом армии, совсем не соот­ветствовавшим уставу, на что в то время обращалось главное внимание. Обыкновенно, одежда русского сол­дата рассчитывалась только для парадов, в походе же он нес на себе большую часть амуниции — кожаные са­поги, брюки, гренадерский султан и т. п. Война же дол­жна была сильно изменить эту одежду. На границе она была приспособлена к утомительным, длинным пе­реходам и к суровости климата и была очень похожа на простую одежду крестьян. Видя проходящий церемони­альным маршем пехотный, гвардейский, стрелковый полк, покрытый славой, Константин возмутился видом солдат; более же всего ему не понравилась толстая и грубая обувь. Он высказал сильное неудовольствие на неправильность строя и вскричал с досадой: «Эти люди умеют только драться?»

В его устах это была горькая критика.

 

Н. Тургенев