Уроки Совы Филиновны

«Рыбный» день

Стереотипность, повторяемость, эклектичность превращают эхо-тексты в словесные клоны, делают их ужасающе похожими, неотличимыми друг от друга. Порой возникает ощущение, будто пишущие на одну тему или об одном событии получили «рыбу», типовую заготовку, в которую требуется лишь вставлять нужные фамилии, названия, факты. У нынешней критики едва ли не все дни – «рыбные». Отсюда шестой признак Эхо-текста – взаимозаменяемость элементов.

За примерами вновь обратимся к сорокинской «Теллурии» и процитируем фрагменты трёх рецензий.

…Где-то завалялся не до конца растаявший кусочек «Метели», где-то попался на глаза листок отрывного календаря с «Днём опричника», где-то мыши не успели до конца изгрызть «Сахарный кремль», где-то была обнаружена берцовая кость «Моноклона».

…На сектантском Льду Тунгусского метеорита, на белоснежных кирпичах Сахарного Кремля, на развалинах Великой Русской Стены, на вечной мерзлоте «Метели», на энергетическом поле «Мишени» он возводит воздушный замок Теллурии, сияющего мира будущего.

…Отдельные рассказы, в «Норме» склеенные подсохшим представлением о «нормальности», в «Сахарном Кремле» слипшиеся от тоталитарного сиропа, в «Теллурии» держатся на гвоздях.

Читаешь один такой текст, второй, третий – и складывается впечатление, будто вся литературная критика о Сорокине как коллективное занятие по творческому письму (англ. creative writing), на котором ученики выполняют общее задание: продемонстрировать использование одной и той же нарративной техники.

А вот ещё более показательный пример: выдержки из трёх рецензий на документальную книгу Алексея Иванова «Ёбург».

…Впрок пошло А. Иванову и сотрудничество с А. Парфёновым (телепроект «Хребет России») – он играючи освоил жанр остроумного микро-эссе, посвященного тому или иному «феномену» недавней истории…

…Сотрудничество с Леонидом Парфёновым на проекте «Хребет России» (сериал и книга) не прошло для Алексея Иванова бесследно, и чудятся нотки «Намедни»…

…Сотрудничество с Парфёновым не прошло для Иванова даром, и он пытается проговорить всю книгу нейтральным языком новостной сводки…

Написано как под копирку, не правда ли? Множество подобных статей с одинаковой лёгкостью и равным успехом можно соотнести едва ли не с любым предметом речи. В наиболее показательных образцах эхо-текстов доходит вообще до самоповторов: одинаковые формулировки кочуют из одной рецензии в другую.

Лермонтов, было дело, сокрушался: «Публика не понимает басни, если в конце её не находит морали». Но самого страшного Михаил Юрьевич, слава Богу, неувидел: после него мораль сожрала басню с потрохами. От Лермонтова до Чехова простирается полувековая пустыня слегка беллетризованной и скверным языком написанной публицистики, которую мы отчего-то считаем литературой. Добрый доктор Чехов, какумел, вылечил отечественную словесность от патологического мудрствования. Но рецидивы и по сю пору случаются… (из рецензии на роман Павла Крусанова «Мёртвый язык»).

Полторы сотни лет назад Лермонтов раздражённо морщился: русский читатель не понимает басни, если в конце её нет морали. Самого страшного классик, по счастью, не увидел: мораль сожрала басню с потрохами, и место литературы заняла слегка беллетризованная философия или публицистика. Добрый доктор Чехов, как мог, лечил отечественную словесность от патологического резонёрства, но рецидивы случаются и по сей день… (из рецензии того же критика на роман Алексея Варламова «Мысленный волк»).

Подобно модульной мебели, эхо-тексты комбинаторны: из них можно без заметного ущерба изъять любую фразу, в них можно заменить любую деталь, их можно произвольно перекомпоновать – и, в сущности, ничего не изменится. Это не только отличает эхо-текст от оригинального письма, но и обнажает неспособность его автора к самостоятельному мышлению. Органика мысли замещается механикой знания.

Проведём очередной мысленный эксперимент: процитируем почти полностью текст не то развёрнутого анонса, не то сжатой рецензии (снова непонятно!), изъяв имя автора и название произведения.

Апрель по праву можно считать месяцем триумфа ‹…›. 12 апреля выходит долгожданный роман ‹…›. Тщательно выношенный и любовно выпестованный автором, он ещё до официального выхода признан фактом «большой литературы». Критики в сравнениях замахиваются чуть ли не на «Преступление и наказание» Достоевского. «…» – полифонический многослойный роман, рассказывающий о переломе эпох. ‹…› Мир, кажется, трещит по швам, всё в нём перемешалось. Кто плохой, кто хороший, где истина, и может ли человек выступить против системы, хватит ли сил? Среди этого безумия прорастает одна большая любовь, финал которой, к сожалению, вполне в духе времени.

Перед нами типичный шаблон, в который вместо отточий можно поместить названия произведений Дмитрия Быкова, Александра Терехова, Людмилы Улицкой, Ольги Славниковой и даже всё того же Владимира Сорокина. Если убрать определение «большая литература» и сравнение с Достоевским (очередные штампы!), то сюда же вполне подойдут книги Сергея Лукьяненко, Бориса Акунина, Дмитрия Глуховского и многих других авторов. На самом деле речь идёт о романе Захара Прилепина «Обитель». Но в данном случае это совершенно неважно – показательно только то, как одна и та же информация может быть привязана к совершенно разным литературным именам, событиям, явлениям.

Любопытны ещё два момента. Во-первых, сайт «ReadRate», откуда взят текст, официально позиционируется как «место встречи книг и людей» и как «сервис, который поможет вам найти интересные книги и рассказать о них друзьям». Всё равно что одной даме назначить свидание одновременно нескольким воздыхателям, причём все участники ситуации будут слепоглухими. Вряд ли возможно почерпнуть что-то действительно интересное, информативное, значимое из подобных «презентаций».

Во-вторых, не указан автор приведённого текста. Отсюда факультативное, но достаточно типичное свойство эхо-текста – затруднённость идентификации.

Такие высказывания часто анонимны либо появляются под псевдонимами (гл. 17). Одни изобретатели вымышленных имён имитируют правдоподобие: Аркадий Данилов, Андрей Макаров, Елена Уланова. Другие изощряются в остроумии: Аделаида Метёлкина, Крок Адилов, Милослав Чемоданов, Фёкл Тонкий… Сокрытие либо маскировка имени присущи самой природе эхо-текста, ведь он отображает вторичное содержание. Точно так же нелегко распознать перекликающихся в пещере туристов: отражаемые эхом голоса звучат очень похоже.

Анонимность и маскарадность не только обезличивают написанное, но и уводят от речевой ответственности. Причём заметим: ответственность возможна только за мысли, но не за знания. А в эхо-текстах живая мысль вытеснена формализованным знанием – механическим набором сведений, бессистемным нагромождением фактов. Современность рукоплещет мастеровитым кроссвордистам и победителям интеллектуальных викторин. Эрудиция стала синонимом компетенции.