Уроки Совы Филиновны

В чём дело, граждане затопляемые?

Главное следствие экспертократии в литературной сфере – невозможность подлинного диалога, отмирание полемики, коммуникативный вакуум. Нет обмена мнениями – есть лишь разрозненные реплики «знатоков», перекрикивающих друг друга. Политика утопает в потоке слов о политике. Образование утопает в потоке слов об образовании. «Актуальное искусство» утопает в потоке слов об «актуальном искусстве». Литература утопает в потоке слов о литературе. Слова утопают в потоке слов о словах…

Причём экспертократ не только ловкий манипулятор, но и хитрый демагог. Экспертократии свойственны извращение фактов, подведение частных случаев под общую позицию, расплывчатость формулировок, придирки к словам, буквализм. Существуют и особые приёмы дискредитации литературного произведения. Вот лишь некоторые, чаще всего применяемые.

Так, очень популярны суждения «вряд ли сам автор знает, о чём его роман», «даже писатель не в состоянии определить жанр своей книги» и т. п. Экспертократ исключает знание автора о собственном тексте. И это, опять же, вполне соответствует нынешнему социокультурному формату: со «смертью автора» автоматически «исчезло» и его знание о собственном творении.

Ещё одна экспертократическая стратегия – спекуляция образностью: аргументы и примеры заменяются тропами и фигурами речи. Ещё один пример постэстетики. Чаще всего это возникает в ситуации спешки: времени на осмысление материала нет, но надо выковать несколько звонких оценочных фраз. Здесь в качестве примеров вновь цитаты из рецензий жюри «Нацбеста».

Эта книга – сама как сон без пробуждения, витиеватый и хаотичный, но последовательный во времени. Вещий сон (о романе Ксении Букши «Завод „Свобода“»).

«Живые люди» Яны Вагнер – если уж и рассматривать, как лошадь, этот текст, то хорошая это лошадь, чужая, но добротная, это правда.

В подобных суждениях, ко всему прочему, много демонстративности, театральности, самолюбования. Экспертократ перекатывает во рту слова, что камешки, но от этого не становится Демосфеном. Содержание речи выхолащивается. Термины, устойчивые понятия и просто слова с конкретными значениями вытесняются фразами ритм проседает, неподнявшееся тесто из слов, словесные загогулины, диплодокова нежность, разжиженная субстанция сюжета, воронка рефлексивной жалости, божественная исступлённость, визионерская озарённость, магия абсолютного лингвистического слуха, риторическая клавиатура, кристаллизация притчевой формы… Уф!

Витийствовать в подобном духе и одновременно декларировать «профессиональный подход», «честность позиции», «бескомпромиссность суждений» не более чем притворство и красивая поза. Зато таким способом создаётся так называемый кодовый конфликт: говорящий/пишущий использует язык, которым не владеет адресат, тем самым выставляя его несведущим, глупым, отсталым.

Как видно, дар самокритичности во взгляде на себя у автора ещё не вычерпан, а главное – не вытуплен. Но осознание источника лишения одарённости талантом не мешает автору описывать свою действительность в преподнесённом сборнике рассказов. Все всё поняли?

– В чём дело, граждане затопляемые? – важно спросил мужчина. – Мы санитарная бригада, ведём очистку территории. По распоряжению санэпидемстанции.

Непонятное слово показалось Настасье издевательским.

– Какой ишо самаспид-стансыи? – сейчас же вздёрнулась она. – Над старухами измываться! Сам ты аспид! Обои вы аспиды! Кары на вас нету…

Валентин Распутин

«Прощание с Матёрой», 1976

Лексическим показателем словесной разобщённости, взаимного непонимания становятся агнонимы (греч. не + знание + имя) – слова и выражения, неизвестные, непонятные или малопонятные одному или многим носителям языка.

Через разницу речевых кодов экспертократ сознательно добивается непонимания своей речи. А где непонимание – там и отсутствие возражений. Эксперты вещают – остальные молчат!

Конкретные же претензии к произведениям сугубо формальны. Здесь тавтология, тут стилистический диссонанс, там грамматическое несоответствие, а вот провисание сюжета… Один эпизод «неубедителен», другой «скучен», третий «алогичен»… Типичный образчик «жанра» мелочной придирки – рецензия очередного «нацбестовского» эксперта на роман Ивана Зорина «В социальных сетях».

В интернет-группе встретились люди с разными судьбами. Как им понять друг друга? Как найти общий язык? Стоп, пожалуйста. Позвольте мне осмыслить вот это словосочетание: «в интернет-группе» (а далее по тексту есть ещё и «интернетовская группа»). Я всегда была уверена в том, что существуют: «группа в интернете», «группа в социальной сети» или «интернет-сообщество». Такое понятие, как «интернет-группа», встречаю впервые…

Эдак можно дискредитировать всякий текст любого автора. Не верите? Давайте проведём мысленный эксперимент: применим ту же самую стратегию к разбору следующего текста: «Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые».

Какой «высокий пункт правого фланга»? Кто «они»? Как можно спускаться «ближе к» лощине? Если спускаются – значит, уже лощина, спускаются «в лощину». «Спускаться книзу»… А разве можно спускаться кверху? «Стал», «становилось», «становилась», «настоящего», «стали» – пять раз; дважды – «спускаться»; рядом – «ближе» и «близость». Между тем это фрагмент из… «Войны и мира».

Экспертократ видит сплошные несовершенства там, где эксперту открываются механизмы работы автора над художественным языком. Экспертократия замещает главное второстепенным, системное фрагментарным, панорамное сегментным.

Они, во-первых, объявили мне, что отроду никто не видывал, чтоб женщина влюбилась в старика, и что следственно любовь Марии к старому гетману (NB: исторически доказанная) не могла существовать. ‹…› Заметили мне, что Мазепа слишком у меня злопамятен, что малороссийский гетман не студент и за пощёчину или за дёрганье усов мстить не захочет. ‹…› Слова усы, визжать, вставай, Мазепа, ого, пора – показались критикам низкими, бурлацкими выражениями. В «Вестнике Европы» заметили, что заглавие поэмы ошибочно и что, вероятно, не назвал я её Мазепой, чтоб не напомнить о Байроне…

А. С. Пушкин

«Возражения критикам „Полтавы“», 1831

Ещё заметно навязчивое стремление помещать писателей и произведения в рамки малозначимых сопоставлений, искать ничего не объясняющие аналогии, проводить формальные параллели. Здесь экспертное заключение заменяется механической привязкой одних имён и названий к другим.

Типовые клише:

Имярек неизменно верен пушкинским традициям.

Имярек не Набоков, конечно, но фактуру чувствует точно.

Имярек – жалкий эпигон Стругацких / бледная тень Солженицына / клон Донцовой / бездарный подражатель поэтам-символистам.

А вот и несколько конкретных примеров.

Современную Анну Каренину зовут «Тётя Мотя», и ей не надо бросаться под поезд.

Валерий Айрапетян – это почти Альфред де Мюссе в прозе.

Андрей Бычков гордо шествует за своими маститым предшественником Берроузом, дорожку для которого уже протоптали условный Петроний, Рабле, маркиз де Сад, Бодлер, Селин и Генри Миллер с Жаном Жене.

Порой подобные формулировки напоминают косвенные обвинения в эпигонстве и даже в плагиате.

Все, кто видел хоть пару рассказов Елизарова, сходятся в том, что они поразительным образом напоминают одновременно Сорокина, Пелевина и Мамлеева.

Профессор Криминале запрыгнул в книжку Абузярова [ «Финское солнце»] прямиком из одноимённого романа Малькольма Брэдбери, да и многие приёмчики, использованные в «Финском солнце» явно позаимствованы у маститого американского коллеги по перу.

Это не говоря уже о том, что сравнения Владимира Сорокина с Виктором Пелевиным, Захара Прилепина с Максимом Горьким, Алексея Иванова с Дмитрием Маминым-Сибиряком, Владимира Козлова с Джоном Сэлинджером давно стали общими местами литературных обзоров и рецензий. А всех сомневающихся, недовольных или несогласных с подобными определениями экспертократы невозмутимо спросят на своём «спецфиском» языке: «В чём дело, граждане затопляемые?» И сами же за всех ответят: «Мы санитарная бригада, ведём очистку территории». И кары на них никакой нету…

Экспертократия – многопользовательский социальный гаджет, инструмент культурного влияния, властный жезл нового поколения интеллектуалов.

Должен литературный критик быть экспертом? Бесспорно, ведь именно он облечён максимумом аналитических и оценочных полномочий. К тому же и само слово критик происходит от лат. krino – «человек, способный вершить суд».

Другое дело, что далеко не всякий критик способен быть экспертом, зато всякий – экспертократом. Тяжела шапка Мономаха. Но самая большая беда – в нежелании критиков нести ответственность за свои слова. Как сказал один известный в нашем литературном мире человек: «Критик никому ничего не должен». Сказал как отрезал. А ведь профессия литературного критика, как и педагога, врача, психолога, журналиста, относится к лингвоответственным – предполагающим повышенный спрос за сказанное и написанное. Сказать-то можно многое, главное – как ответ держать.

* * *

Бернам Беквит ещё сорок лет назад высказал предположение о том, что на последних стадиях политической эволюции демократический режим сменится правлением экспертов, организованных экспертных сообществ. И что оно будет более эффективно, чем правление при помощи избирателей и избранников народа, поскольку эксперты лучше образованны и более опытны в специальных вопросах. Наступит ли вообще такая эпоха, и сбудутся ли предсказания учёного?