Уроки Совы Филиновны

«Не трогай мои круги!»

А что же сами литераторы? В былые времена они обрушивались на критиков-зоилов едкими эпиграммами, фельетонами, открытыми контрвыступлениями в прессе. В числе обличителей – Пушкин, Баратынский, Тургенев, Тютчев…

Константин Случевский под градом насмешек журнала «Искра», публиковавшего неудачные фрагменты его стихов, надолго исчез из литературного пространства, но затем выпустил три брошюры под общим названием «Явления русской жизни под критикою эстетики» (1867) – против неэтичных выступлений Чернышевского и Писарева.

Пускай от зависти сердца зоилов ноют.

Вольтер! Они тебе вреда не нанесут…

Питомца своего Пиериды покроют

И Дивного во храм бессмертья проведут!

Фёдор Тютчев

Тургенев в 1878 году написал сатирическую миниатюру «Писатель и критик».

Зоил приходит в рабочий кабинет к литератору и выражает удивление по поводу того, что после всех нападок тот всё ещё продолжает сочинять. Писатель напоминает критику басню о лисе и кошке: первая попалась несмотря на все свои хитрости, а вторая только и могла, что залезть на дерево, – так и спаслась от собак. Затем писатель огорошивает критика сообщением о том, что тот стал комическим персонажем его книги. И в конце добавляет: «Я надел на вашу разумную голову шутовской колпак – и будете вы в нём щеголять перед потомством».

Более жёсткий, а главное адресный приём творческой мести использовал Михаил Булгаков: сделал досаждавшего ему Авербаха прототипом Латунского. Среди современных авторов так поступают немногие. Из самых известных примеров – «питающийся сырыми повествовательными предложениями» комически убогий Недотыкомзер и упавший в деревенский туалет «худенький мужичок с похмельным лицом» Бесинский из романов Виктора Пелевина – персонажи, в которых легко узнаваемы маститые критики – обидчики писателя. А вот Сергей Лукьяненко сначала долго ругался с напавшим на него сетевым критиком, а затем изобразил его в «Последнем дозоре» как «мелкого, слабоумного серийного вампира».

Обличить злобного критикана в художественном произведении – способ, конечно, занятный, но довольно сомнительный. Во-первых, стоит ли тратить литературную фантазию на зоила – не слишком ли много чести? Во-вторых, пройдёт от силы лет двадцать – и зоил будет благополучно забыт, новое поколение читателей уже не опознает его в отрицательном персонаже, а уточняющие текстовые сноски и комментарии обычно интересны лишь специалистам.

Другое дело, когда создаётся собирательно-обобщённый образ – и протест против оскорбитики выходит на уровень типизации. Яркий пример – в одном из эпизодов романа Дэвида Митчелла «Облачный атлас» (2004): популярного писателя на презентации его новой книги публично оскорбляет воинствующий критик и тут же… падает с балкона многоэтажного здания.

Есть и более конструктивный приём самозащиты – по Станиславу Лему: «Делать добро из зла, если больше его делать не из чего». Так, фантаст Алексей Шведов предлагает использовать деструктивную критику как «стимулятор» и приводит следующий пример.

Редактор-критик-писателъ Никитин из «Вавилона», желая опубликовать мой «Рикошет», выбросил из него два самых важных эпизода, посчитав их ненужными. На радостях я написал новый рассказ, где суть этих самых эпизодов вывел на весь экран, так сказать. Н одного из героев назвал его именем.

Правда, как видим, без упоминания имени обидчика здесь всё равно не обошлось.

Однако в целом публичное поведение наших авторов, признаться, изумляет не меньше, чем поведение распоясавшихся критиканов. «Невольники чести» нынче не в моде. Становясь жертвами оскорбительных нападок, большинство писателей либо просто молчат, либо даже… нападают на своих защитников. Типичные суждения-заблуждения: «это мелочно» (варианты: глупо, несерьёзно, бессмысленно, неэффективно); «реагируя на агрессивную критику, я буду выглядеть смешно»; «писателю на роду написано терпеть». Этак, не ровен час, дойдёт до симпатий к агрессорам. Стокгольмский синдром.

К тому же, вот ещё что странно и удивительно: мы обычно жалуемся на тех, кто мешает нам качественно потреблять (товары, услуги), но чаще бездействуем, когда нам препятствуют производить (идеи, тексты). Обида на продавца или официанта побуждает незамедлительно отреагировать: потребовать Книгу жалоб, написать гневный пост в интернете, обратиться в Общество защиты прав потребителей или даже в суд. А вот пинки да подзатыльники от критиков воспринимаются как нечто такое, что можно молча проглотить. Так формируется очередной замкнутый круг агрессии.

…Всё дело в том, чтобы научиться утираться. Плюнут тебе в морду, а ты и утрись. Сначала со стыдом утёрся, потом с недоумением, а там, глядишь, начнёшь утираться с достоинством и даже получать от этого процесса удовольствие…

Братья Стругацкие

«Гадкие лебеди», 1967

Разумеется, везде и всему есть мера. Если вскрикивать по любой мелочи, отвечать на всякую грубость – недолго превратиться в невротика, прослыть мнительным и вечно обиженным типом. Но когда писатель получает плевок в лицо и высокопарно заявляет, что он «выше этого», или равнодушно бубнит, что ему «всё равно», хочется зло иронизировать: раз так – да здравствует инвектократия! Виват бурениным-авербахам! Пусть возрастает число оскорбительных слов на квадратный сантиметр рецензии! Да будут высечены словеса бранные на скрижалях славных писательских биографий!

Но ведь есть же способы противостоять хамству, не роняя достоинства, избегая ответной агрессии. Например, бойкотировать хамов, отказываясь от совместного участия в творческих мероприятиях, от присутствия рядом с ними на страницах печатных изданий. Ещё – открыто называть имена зоилов и (очень важно!) приводить цитаты, содержащие явные издёвки и конкретные оскорбления, а не просто негативные оценки. На нашу публику дословные цитаты действуют пока ещё более-менее эффектно и убедительно.

В одном из писем критику и поэту Петру Плетнёву Пушкин писал: «Руки чешутся, хочется раздавить Булгарина ‹…› Знаешь ли что? У меня есть презабавные материалы для романа: Фаддей Выжигин. Теперь некогда, а со времени можно будет написать это». Мы традиционно привыкли воображать «солнце русской поэзии» в более благостном и гармоничном облике. Но Пушкин так писал, потому что ему было больно, очень больно – и за своё творчество, и за всю нашу словесность. Пушкин не прощал и не смирялся. А нынешние писатели смиряются и терпят, терпят, терпят…

Современность ставит нас в ситуацию предела ответственности: либо уважение к литературе – либо оправдание хамства. Примирить эти позиции невозможно, и спорить тут – увы! – не с чем.

Когда убийца ворвался в дом Архимеда и растоптал нанесённые на песке чертежи, Архимед выкрикнул ему в лицо: «Nolitangere circulos meos!» (лат. «He касайся моих чертежей!»; букв. «Не трогай мои круги!»). За неповиновение Архимед был тут же убит. Наивный и глупый человек, правда?..