Уроки Совы Филиновны

Инвектократия

Выход отдельных примеров оскорбитики на уровень социокультурных обобщений позволяет говорить об инвектократии – утверждении инвективы как доминантного речевого кодекса и легитимной поведенческой стратегии. Критиканство становится самодовлеющим форматом публичного диалога о литературе.

Инвектократия замещает свободу слова словесным произволом, исходя из ложного постулата: якобы правду можно высказать только с помощью оскорблений и обвинений.

Инвектократия подменяет демонстрацию профессиональной компетенции языковым насилием, репрессивной словесной властью, деструктивным речевым воздействием.

Инвектократия создаёт пространство смысловой пустоты, семантического вакуума, поскольку не генерирует ничего нового, полезного, значимого, вызывая лишь искусственный всплеск негативных эмоций и нездоровое брожение умов.

И ещё: сохраняя неизменность сути, инвектократия постоянно мимикрирует, подстраивается под модные образы, тенденции, стили и наращивая речевой потенциал. Так в каждой последующей модели бритв увеличивается количество лезвий. В моде то горластый провокатор, то играющий словесными мускулами брутальный «правдоруб», то доходящий до полного бесстыдства циник, то змееподобный «Макиавелли»… Все узнаваемые, в общем-то, типажи.

Инвектива (лат. invectiva oratio – бранная речь ← invehor – бросаюсь, нападаю) – словесная брань, ругань, хула, обличение, осмеяние.

Универсальность инвективы и её органичность современному формату публичности абсолютно очевидны. И дело не только в известной шутке «Русский человек матом не ругается – он на нём разговаривает». Дело в том, что словесная брань выполняет в современном обществе целый ряд ранее не свойственных (либо в меньшей степени присущих) ей функций.

Во-первых, это способ оперативного самопродвижения говорящего/пишущего. Молодой и пока мало известный критик строчит серию ругательных текстов, замаскированных под ежемесячные обзоры, – и тут же обретает славу принципиального и непредвзятого обличителя бездарностей.

Во-вторых, инвектива – форма лёгкого самоутверждения. Так, попав в жюри престижной литпремии, неоднократно цитировавшийся выше «авторитет» тут же облил помоями едва ли не всех номинантов, которым доселе молча завидовал.

В-третьих, экспрессивность и эпатажность инвективы – это подходящая возможность публичного самовыражения. Получив в распоряжение страницы журнала, другой известный зоил немедленно загадил их хамскими выпадами против писателей.

У критиков дубовый вкус.

А ты стоишь, как Иисус.

И слышишь – пень толкует с пнём:

Распнём. Распнём его. Распнём.

Вадим Шефнер

В современном мире инвектократия становится всеобъемлющей и тотальной. Отрицательными эмоциями и деструктивными намерениями, провокациями и скандалами, злобой и руганью питается сейчас не только литературная, но и театральная, и кинокритика. То же самое – на политических трибунах и в школьных классах, в общественном транспорте и на семейных кухнях, в виртуале (онлайн) и в реале (офлайн). Склока, перебранка, словесные баталии стали востребованным визуальным форматом, судя по высочайшим рейтингам телепередач вроде «Пусть говорят», «К барьеру!», «Поединок».

Инвектократия затрагивает не только автора, но и читателя. Авторитетный критик, анализируя (в положительном ключе!) роман Владимира Маканина, гневно заявляет: Неужели читатели «Асана» – все поголовно – идиоты, неспособные выявить литературную условность?

У оскорбитики не только писатели – бездари, но и читатели – дураки. При этом у неё имеются не только прямые последователи, но и пассивные сторонники. Так, один известный критик настаивает на том, что фигура хама оформляет и упорядочивает аморфный литературный быт и позволяет ему быть. Другой утверждает, что нам нужны десятки, много десятков Бурениных. Третий вообще сокрушается по поводу того, что в нашей литкритике «пространство ругани» сведено к жалким резервациям…