Уроки Совы Филиновны

Как молоды мы были. Мемуарный дискурс в романе В. Аксенова «Таинственная страсть»

В начале XXI века выходят один за другим романы Василия Павловича Аксенова (1932—2009): «Вольтерьянцы и вольтерьянки» (2004), «Москва Ква-Ква» (2005), «Редкие земли» (2006). Они номинируются на престижные премии (за «Вольтерьянцы и вольтерьянки» он был удостоен «Русского Буккера»), вызывают споры и неоднозначные оценки. Последнее произведение — «Таинственная страсть» (2008-2009) не просто привлекло внимание широкого читателя, но и стало своеобразным завещанием писателя. Оно посвящено шестидесятникам, поколению молодых авторов, вошедших в литературу в это время и названных так с легкой руки Ст. Рассадина. (В романе он появляется под именем Стаса Разгуляева.) Многие из них в последние годы обратились к прошлому: В. Войнович «Автопортрет: роман моей жизни» (2009), А. Гладилин «Улица генералов» (2007), Н. Коржавин «В соблазнах кровавой эпохи» (2002, опубл. 2005).

Вместе с ранее выходившими произведениями Б. Ахмадулиной, А. Битова, А. Вознесенского, Е. Евтушенко, С. Липкина, И. Лиснянской, A. Найманом, Евг. Рейном они представляют свой XX век. Собственный подход В. Аксенов формулирует в «Авторском предисловии» к роману, где говорит об избранной им форме мемуарного романа и своем стремлении сохранить «близость к реальным людям и событиям». В то же время он признается, что создает «достаточно условную среду и отчасти условные характеры, т.е. художественную правду, которую не опровергнешь».

Подобное авторское допущение свойственно воспоминаниям именно писателей, для которых факты личной жизни становятся материалом для авторской реконструкции. В. Аксенов стремился в первую очередь восстановить атмосферу времени зарождения новой молодежной культуры, воскресить образы наиболее близких ему современников, передать отдельные факты собственной биографии.

В качестве предшественника В. Аксенов называет В. Катаева. Подчеркивая условность представленной им реальности двадцатых годов,

B.      Катаев наделил своих героев вымышленными именами: «Мулат» (Б. Пастернак), Ключик (Ю. Олеша), Птицелов (Э. Багрицкий), Командор (В. Маяковский) («Алмазный мой венец»). Ранее о том же времени писала О. Форш в романе «Сумасшедший корабль» (1930), где читатели должны были расшифровать имена персонажей (Еруслан (Горький), Гаэтан (Блок), Микула (Клюев)).

Основным приемом, позволяющим создать образы персонажей в обоих случаях, выступала аллюзия, на основе которой и выстраивалась характеристика, в ходе которой проявлялось и авторское отношение к персонажу. Обычно с помощью иронической интонации, яркой детали, языка героев.

К подобным приемам прибегает и В. Аксенов. Как и его предшественники, в игровой манере на аллюзивной основе он реконструирует портреты своих героев, используя необычные определения, разнообразную лексику. Каждый из героев надевает своеобразную маску, превращаясь в Роберта Эра (Р. Рождественского), Кукуша Октаву (Б. Окуджаву), Яна Тушинского (Е. Евтушенко), Антона Антоновича Андреотиса (А. Вознесенского). Наряду с Б. Ахмадуллиной (Нэллой Аххо), Н. Глазковым (Николаем Глазастым), Н. Матвеевой (Балладой Матвейко), Ю. Мориц (Юнгой Гориц) они стали поэтами «новой волны», как заявил в своем выступлении в Кремле в марте 1963 года Б. Окуджава.

Объясняя семантику избранного имени, автор показывает сам процесс поиска прозвища для своего героя. «Кукуш Октава — это живая маска для Булата Окуджавы. Булат — это сталь, оружие, слово не очень-то соответствующее мягкому, грустному характеру нашего гения. Из его автобиографической книги «Упраздненный театр» мы знаем, что тетки и кузины в детстве звали его «Кукушкой». Отсюда — новое имя Кукуш, странное, но теплое, соответствующее персонажу, построенному на его реальных стихах» (с. 7). Обычно мемуарист прибегает к другим источникам для пояснения своей позиции, проверки отдельных фактов. В данном случае автобиографический текст Б. Окуджавы служит основой для именования персонажа.

Первое появление в романе другого барда, Влада Вертикалова (В. Высоцкого), сопровождается исполнением песни Кукуша «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Песня становится своеобразным лейтмотивом романа, выражая общий дух сообщества, собравшегося вместе «под эгидой некоего всемирного духа, называющего себя Пролетающим-Мгновенно-Тающим», в придуманной автором республике Карадаг, в Львиной бухте в романтическом Коктебеле.

Сообщество буквально одержимо сочинением стихов, читают и свои, и чужие тексты. «Мелькает наискосок то ли чайка, то ли гипотеза Пуанкаре. Обоим показалось, что вслед за этим или впереди этого проскочила добродушная рифмовка: «Я — пролетающий — // Мгновенно Тающий // Сплетаюсь кольцами // Над Колокольцевой» (с. 257).

Песенный ряд звучит своеобразным рефреном к описываемым событиям. Ведь шестидесятые были временем стихов, площадной поэзии, песенных состязаний, массовых выступлений перед многотысячной аудиторией. Название романа легко прочитывается и объясняется связывающими героев чувствами: «таинственной страстью к стихам, к дружбе, которая равнялась гениальности, и наоборот, к гениальности, которая равнялась дружбе, и к юной любви». Все эти состояния подробно описываются в романе, позволяя проникнуть изнутри во внутренний мир ведущих авторов XX столетия: Яна, Антона, Кукуша и Роберта.

Спрятав реальных персонажей за прозрачными масками, автор сохраняет документальную точность, передавая особенности внешности, поведения, привычек, указывая на возраст, иногда социальное и общественное положение. Повторяясь, они превращаются в атрибутивные признаки. Всегда с гитарой «хриповатый Орфей», Влад Вертикалов (Владимир Высоцкий), «прямо из «Великолепной пятерки», как считает героиня Милка Колокольцева. Молодой бард «с его мелькающей детсковатой улыбкой» (вариант — простецкой) становится своеобразным божеством для поколения: «И в глубине круга сидел он, их тогдашний уже кумир, и будущий кумир всей страны, и сам заводился от своего пения, усмехался и подхохатывал, комментируя истории то одного, то другого «зонга».

Не сразу прочитывается скрытая аллюзия. В воспоминаниях, посвященных А. Блоку, также кумиру молодежи своего времени, чье мнение оказывалось значимым для многих его современников, специально искавших встречи с ним, выражены неожиданность от первой встречи, неподдельное удивление, почти восторг. Одновременно с этим современники ощущали и его неоднозначность, видели, что перед ними было лицо-маска, поэтому часто упоминается такая важная деталь, как улыбка, которая появляется «вдруг — сквозь металл, из-под забрала — улыбка, совсем детская, голубая». «Рыцарское лицо» как атрибутивная характеристика встречается в воспоминаниях Е. Замятина.

«Величавое рыцарское лицо Великого Влада Вертикалова», вспыхнув яркой вспышкой в памяти, заставляет мелькнуть другое, «такое же рыцарское лицо ушедшего три года назад друга», Юстинаса Юстинаускаса (художника С. Красаускаса). Образуется особое братство людей искусства.

Соединение конкретного и обобщенного порождает второе, внутреннее содержание, образуется образ-символ. В одном штрихе отражает-* ся целая человеческая жизнь, взятая в ее исторической значимости. Одновременно конструируется портрет личности, за внешними чертами которого скрывается более широкий, обобщенный образ, в котором типизируются черты не только конкретного человека, но и представителя своего времени. Как пишет В. Аксенов, с уходом Р. Рождественского закончилась и «эпоха шестидесятников». На похоронах звучит то, что называлось «массовой лирикой» умиравшего Советского Союза, то, что сделало Роберта Эра народным поэтом».

«Поэзия притихла», — подводит итог автор, вспоминая о том, что четырнадцать лет назад, в 1980 году ушел Влад Вертикалов: «...Вертикалов всю нашу твердыню раскачал». Его песня — «актуальный хит сезона», «Охота на волков», исполнявшаяся им «на пределе своих возможностей, т.е. истошным бас-баритоном, хриплым голосом беглого каторжника», вызывала смешанные чувства у окружающих».

Теперь встречаются «гвардейцы» развалившейся Империи и «антисоветчики». Все сходятся в толпе расставания, провожая поэта Великого Государства. Вводится лейтмотив прощания и прощения. Композиция замыкается, начало второй части — глава «1980, июнь, Ваганьково».

Собственно событий в романе немного, подробно прописаны те, что связаны с жизнью интеллигенции: декабрьская выставка в Манеже «формалистов» и разгром ее Хрущевым, двухдневная встреча власти в марте 1963 года («столкновение искусства и партии»). Они навеивают у автора различные воспоминания: «Ему вдруг вспомнился 1966 год». И начинается рассказ о процессе над писателями Синявским и Даниэлем.

Отражены и события из жизни автора: подробно рассказывается история публикации его повести «Цитрусы из Яффы» («Апельсины из Марокко»). «И Ваксон вместе с главным редактором Луговым были вызваны к идеологическому дуче». Повествовательная интонация, создаваемая инверсией, разрушается перечислением (основанным на глаголах действия и организованным односоставными и нераспространенными предложениями) и градацией: «Вскочил, натянул джинсы, купленные прошлым летом на варшавской толкучке. Помчался. Над январской Москвой гуляла недобрая низкая туча. Хлестал ледяной дождь. Люди скользили. Таксист матерился». Своеобразный пролог к будущему рассказу о событиях в Праге летом 1968 года.

В. Аксенов выбирает самые значимые события периода оттепели и последовавших после нее лет. Скрепляет повествование, основанное на ассоциативно-хронологическом расположении событий, где временная последовательность условна, прием воспоминаний: «Позднее, разбирая все, что осталось в памяти...»; «Совершив путешествие на два года назад, мы возвращаемся»; «Здесь мы прерываем рассказ о 1963 годе, т.е. о молодости наших героев, чтобы оказаться в 2006, т.е. во времена их старости».

О прошлом ностальгирует не только сам автор, но и его герои. Собственно авторские воспоминания соединяются с голосами героев, каждый из них получает право высказаться, в авторскую речь вводятся размышления, вопросы, оценки героев: «У Тушинского внутри что-то съехало слегка набок. Откуда она знает о нас с Зарей? Ведь об этом не знает никто, кроме меня и Зари».

Размышляя о своем выступлении, Р. Рождественский рассуждает свойственным ему способом, стихами: «Надо дойти до трибуны не качнувшись. Без падений. Нужно улыбаться или не улыбаться? «Не плачь, не морщь опухших губ / Не собирай их в складки: Разбередишь присохший струп/Весенней лихорадки». И резюме автора в той же авторской речи: «Вот такие мысли пронеслись у него в голове» (с. 90-91). Психологическое состояние героев обычно описывает автор, но: «Ему хотелось немедленно выбраться из зала, выхватить пальто из раздевалки и выскочить на волю, «туда, где тополь удивлен, где даль пугается, где дом упасть боится, где воздух синь, как узелок с бельем у выписавшегося из больницы».

Образующееся многоголосие соотносится со следующими далее диалогом, спорами, рассуждениями, даже самооценкой: «Но что же петь? Начну с «Волков», так всех перепугаю. Надо что-то вспомнить лирическое, чтобы показать, что я не обязательно подверженный алкоголизму бешеный истерик».

Вводя многоголосие, автор косвенно документализирует повествование, вводя разнообразные истории, мнения, разговоры, воспоминания современников. Иногда прямо говорит, что использовал документы, речи, выступления, доклады партийных деятелей. Приведенный в книге фотографический ряд также становится документальным свидетельством.

Часто В. Аксенов напрямую обращается к читателю с предложениями, вопросами, просьбами: «Вот так они пусть и пройдут над множественными кризисами прошлого века: держа противовес, срываясь и выкарабкиваясь на пути извечной человеческой судьбы» (с. 8). Столь активная позиция повествователя, передача своим героям части своей биографии усиливают динамику действия, автор добивается особой интимности и доверительности интонации, связи между отдельными эпизодами. Прямые обращения к читателю встречаются реже: «Читатель более-менее продвинутого возраста, конечно, помнит эту песню».

Множественные временные детали буквально рассеяны по пространству романа. Упоминается «разгул магнитиздата», «запах свободы», «зловещая встреча в Манеже», «белогвардейская поэзия» (как оценка современных текстов).

Истории о вещах выносятся и в отдельные главы: «1964, август. Шорты». В главе появляется «многажды лауреат басенник Хохолков [Михалков], похожий на высокорослого дятла, в чесучовых брюках и в тенниске, купленной на бельгийском курорте Кнокке-ле-Зут». Прологом становится диалог героев: «А где, старик, ты сфарцевал це пенкие шорти? Я таких еще не видел». Разговорная лексика обозначает героя.

Вещи достаются и потому фетишируются, становятся частью характеристики: появляются длинные бельевые трусы, фломастеры, «купленные по ордеру Союза». Они перечисляются с авторским пояснением-комментарием: «Удивляло огромное количество иностранных очков, а также и других изящных штучек, каких ни за какие деньги не сыщешь в советских магазинах: итальянских шейных платков, американских бейсболок, ярких книжек издательства «Пингвин», разумеется, на английском языке...».

Событийное начало тесно переплетается с игровой по своему характеру словесной реальностью, которая побуждает читателя к постоянному диалогу с автором и его героями. Нередко к разговору с помощью риторических конструкций и обращений присоединяется читатель: «Да что это там твое? Сюжеты, характеры, назойливые прилагательные, невыносимые причастия и чарующие деепричастия, воробьиная стая междометий, звук «щ», открывающий шастье колбасное, матерь-щинскую; ты меня понимаешь?».

Синтез игровой составляющей и афористического письма позволяет добиться максимальной смысловой емкости повествования: «Пушкин в свое время сказал, что настоящие дороги в России появятся не раньше, чем через триста лет. Этот срок еще не истек...». Отсюда резкость и номинативность характеристик: «трассирующие взгляды», «свежепротертая лысина Грибочуева», «статус литературного бунтаря» (о самом себе). Часто используются авторские эпитеты: исповедальные всхлипы, мимолетная женственность.

Создается свой особенный, легко узнаваемый «аксеновский» стиль, где ироническая интонация ведет действие: «Илья Григорьевич Эренбург, уже приготавливая для перекура любимую французскую сигарету «Бояр», размышлял о судьбе общественного явления, которое он сам окрестил «оттепелью». Он размышлял об этом всегда и даже сам себя утомил своими размышлениями. И всегда продолжал». Здесь использована тавтология.

С помощью повторов задается ритм: «Наши встречи, наши тайные ошеломляющие встречи всегда будут происходить в каких-нибудь южных захолустьях». Или «глушь ночи совсем не глуха». «Полная черных чернил черноморская ночь». Здесь использованы аллюзии и аллитерация.

Проводиться постоянная игра слов: «Я тоже отправляюсь к Морфею; хорошо, что еще не к морфию».

Повествование состоит из отдельных описаний, каждая глава посвящена отдельным событиям, из которых постепенно и выстраивается история времени. В повествование вкрапливаются Портретные характеристики современников. Каждый из персонажей романа получает свою портретную характеристику. Его образ автор постепенно раскрывает путем дополнения или расширения первоначального описания.

Кроме портретного описания, образ складывается через речевую характеристику. Яркость зарисовкам придает разговорная лексика: «Зря только он улыбается так по-колхозному, сразу теряет фактуру. Впрочем, может быть, он без этой простецкой улыбочки не получил бы ролей?».

Некоторые персонажи проходят через все повествование (Р. Рождественский, В. Высоцкий), превращаясь в ключевые фигуры и позволяя обозначить время. Поэтому даты смерти Высоцкого и Рождественского становятся временными вехами.

Прием воспоминаний, ассоциативно-хронологический способ, организация действия, кольцевая композиция соединяют в единый временной поток непростое время шестидесятых. Неоднозначность восприятия романа косвенным образом свидетельствует, что автору удалось показать прошлое сложным и неоднозначным. Оно оказалось противоречивым, непросто увидеть себя со стороны, понять и принять позицию писателя. Но таковы практически все последние тексты писателя, с откровенно выраженной оценкой и заставляющие задуматься о многих проблемах.